Главари выпрямились, повернулись к палачу. Тот стоял, побледнев, в замешательстве пожимал плечами:

— Стервец бредит. Несет ересь против меня. Слабый шепот снова достал присутствуюншх.

— Он не хотел, чтобы я дожил до вашего прихода. Зря я ему все говорил…

Старики обернулись к жертве. Тот лежал на столе.

Сапожное шило, с помощью которого зашивали живот, торчало под сердцем по самую рукоятку.

Суровые взгляды старейшин обошли двух неприятных, Паучьего Волоса, снова убитого.

Высокий худой дед с лицом похожим на высохшую кору старого дерева, прошамкал зло и грозно:

— Или ты, Волос, настоящий мастер своего ремесла, или… — он сию раз посмотрел на лежащего. — Мы требовали, чтобы каждый допрашиваемый мог ясно и вразумительно отвечать на наши вопросы. Но этот почему-то перед смертью больше о тебе намекал. Перед костлявой трудно лгать. Жить каждый хочет, не так ли, Волос?

Голос главаря был таков, что палач неуверенно отодвинулся к стенке. Вся спесь и высокомерие его мгновенно слетели с лица. Уродливая физиономия стала жалкой, отвратительной. Руки часто задрожали.

— Вы что, почтеннейшие!? Проклятый знал, что сдохнет, потому и нес во вред мне и во страх вам.

— Нам?

Высокий подошел к Пауку. Властный жест подсказал подручным. Они бросились к палачу. Тот с плачем упал на колени.

— Вы что, всевышний? Я же ваш!

— Мы подумаем над твоими словами.

Новый обреченный не знал, что и говорить. Он весь затрясся.

— Я только правду! — голос пищал, срывался.

— Может и говоришь. Но чью и какую?

— Я заставлю снова заговорить этого негодяя, — вскричал истошно Волос, — вскакивая с колен. — Он даже перед смертью имел непочтение стращать вас.

— Уже не сможешь. Игла сидит глубоко и точно.

— Вы верите мертвецу?