– Ну, что ты! Если бы было все так просто.

Они уже несколько раз встречались и давно перешли на «ты». Людочка сводила Дмитрия Илларионовича на выставку художника Букардо Росси в Доме Ученых, где билетерша долго с сомнением смотрела на ее босые ноги, не решаясь впустить в Храм научной общественности Академгородка, а Термометр угостил ее вечеринкой концептуальной музыки в одном из подвальных арт-клубов. Духовный контакт между ними, как казалось молодой женщине, был великолепен.

– Вот русские хлысты, например, – говорил Термометр, потягивая портвейн из пластикового стаканчика, – спали в одной постели, но между ними не было сексуальных отношений, между мужем и женой. Однако раз в неделю на собраниях у них был совершенно разнузданный свальный грех… по сути дела, православная Тантра! Причем девочки жили половой жизнью с четырнадцати лет. А в хлыстовских избах имелся специальный «угол повиновения». Дочери обязаны были за малейшую провинность сидеть там голыми, и иногда глава семьи совершал там совокупление на глазах у своих домочадцев. Причем не в качестве наказания, а в качестве, наоборот, прощения – только после этого девочка или женщина могла выйти из этого угла. Получив, так сказать, искупление через фаллос Отца…

Подобные разговоры входили в хитроумный и тщательно отработанный план Термометра. У него были безграничные познания о сексуальных обычаях людей разных народов – от древних славян до индейцев амазонской дельты. Этой темой он «разогревал» своих знакомых, ломая первые барьеры и уничтожая возможное сопротивление на корню. Термометр прекрасно знал, что одним из видов утонченного секса является сам разговор о нем.

– …они сближали Христа и эклессию, которую понимали, как церковь-собрание братьев и сестер. Причем на хлыстовских блуднях было принято совокупление и женщин с женщинами, и мужчин с мужчинами. Неудивительно, что Распутин некоторое время жил в хлыстовской общине и затем привнес эти обычаи в царское окружение.

– Да уж, не повезло царице! – вздохнула Людочка, не зная, что ответить.

– Зато повезло фрейлинам, – тонко усмехнулся Дмитрий Илларионович. – В кругу анемичных аристократок, прости меня, могучий мужицкий член Распутина был единственным, на что можно было, так сказать, опереться. Летом он имел их под каждой лавкой, а зимой… А зимой у него были молоканские игрища: босиком на снег, в одних нательных рубахах. В дневнике Вырубовой, главной распутницы того времени, есть запись о том, как Распутин имел ее у решетки Петергофа. Она стояла босая, в снегу по щиколотки, голая, в распахнутой шубе. Она пишет: «Ноги мои закоченели, но фаллос был горяч и входил в мое тело до самых пяток, которые плавили снег!»