— Знаю. Я привык думать, что те двое получили по заслугам — до того, как попал сюда. На Скамье же человек меняется и понимает: единственная ценность — это жизнь. Теперь мне жаль парней. Искренне жаль.

— Ты сказал все?

Считая шаги, Кэйхолл прошелся по «гостиной» и замер возле стола. Гриффин ждал. Время остановилось.

— Была еще парочка. Давно. Тоже суд Линча, — выговорил Сэм, избегая встречаться взглядом с собеседником.

— Парочка?

— Не уверен. Может быть, трое. Да, точно, трое. Но первого убили, когда мне исполнилось лет десять, я сидел в кустах и смотрел. Всем заправлял отец, член Клана, а мы с братом Альбертом прокрались за его спиной в лес и наблюдали. Наверное, это не считается?

— Нет.

Плечи Сэма поникли, голос снизился почти до шепота:

— Второго вздернула на сук толпа, годами пятью позже. Я стоял рядом. Какой-то черномазый, простите, падре, афроамериканец изнасиловал местную девчонку. Во всяком случае, бедняжка всем повторяла, что он ее изнасиловал. Репутация у нее была так себе, а два года спустя она родила дочь цвета кофе с молоком. Кто знает? В общем, потаскушка ткнула пальцем, и толпа линчевала обидчика. На мне лежит такая же вина, как и на остальных.

— Господь простит ее, Сэм.

— Точно?

— Поверь мне.

— Сколько же Он в состоянии простить?

— Все. Если ты действительно раскаиваешься, то дощица, где перечислены все твои грехи, станет чистой. Так записано в Библии.

— Слишком уж это хорошо, чтобы быть правдой.

— Ну а третий?

Кэйхолл покачал головой:

— Не могу, святой отец. Не могу.

— Ты не обязан говорить мне, Сэм. Скажи Богу.

— Вряд ли у меня хватит сил рассказать об этом хоть кому-то.