— Верю, Сэм. Верю и уважаю тебя за это. Не сомневайся, я пробуду здесь до последней минуты, и буду скорбеть, когда ты уйдешь, и похороны устрою, как положено. Ни один человек не посмеет тебя обидеть, пока я рядом. Но, прошу, посмотри на все моими глазами. Я молод, передо мной — целая жизнь. Не делай так, чтобы я потом думал, что мог сделать больше. С твоей стороны это было бы несправедливо.

Кэйхолл поднял голову, сложил на груди руки. Лицо его стало спокойным, в уголках глаз поблескивала влага.

— Мы поступим с тобой так, — глухо сказал он. — Завтра и во вторник я займусь кое-какими приготовлениями. Полагаю, все произойдет около полуночи, времени должно хватить. Относись к этому как к игре. Выиграешь — отлично. Проиграешь — я расплачусь.

— Значит, слушание…

— Нет. Никакого слушания, никаких петиций. Проблем тебе и без того хватает: на два ходатайства ответы так и не получены. Нового я ничего не подпишу.

Сэм с трудом поднялся, на негнущихся ногах подошел к двери, привалился к ней плечом.

— Что слышно о Ли? — спросил он, доставая из кармана сигарету.

— Она по-прежнему в клинике, — солгал Адам. Ему хотелось сообщить деду правду — стоит ли врать, когда жить человеку осталось всего два дня? Удержала мысль: до вторника Ли наверняка объявится. — Хочешь ее увидеть?

— Думаю, да. Она может оттуда выйти?

— Не уверен, но попробую вытащить. Она слабее, чем я рассчитывал.

— Моя дочь — алкоголичка?

— Да.

— Это все? А наркотики?

— Только спиртное. Тетка призналась, что пьет уже долгие годы. Клиника стала для нее вторым домом.

— Да хранит ее Господь. Моим детям тоже не повезло.

— Ли — замечательная женщина. Ей действительно не повезло — сначала в браке, потом с сыном. Он подростком ушел из семьи и больше не возвращался.

— Уолт?

— Уолт. — У Адама защемило сердце: дед даже не был уверен, как зовут его внука. Кто же проклял род Кэйхоллов?

— Сколько ему сейчас?

— Не знаю. Наверное, мой ровесник.