– Как хотите. Выздоравливайте.

Лена ушла. Пришел и ушел Алик. Пришла медсестра Алена. Палату кварцевали. Пришла Белова с интерном.

Китайчонок методично плел узлы. Он раздобыл реактивы для анализа мочи, чтобы выкрасить отдельные трубочки в ярко-красный. В пальцах формировался клубок из капельниц.

– Опа! – Алик водрузил на тумбочку бутылку водки. – Извольте свою посуду!

Катышев собирался отказаться, но в колене затлели раскаленные угольки.

«Черт с ним. Спиртное заглушит боль».

Пили, сгрудившись у подоконника, заедали сладкими морщинистыми яблоками. Водка была теплой, гадкой. Тень Китайчонка – в два раза больше хозяина – вздымалась по стене к потолку.

– Четыре чечена, – вещал Алик, – ездят по городу в «Жигулях» с тонированными стеклами. Паркуются возле детских площадок и крадут карапузов.

– Зачем? – спросил Катышев, блаженно улыбаясь. Никак не удавалось уследить за ходом мыслей собутыльника. Алик резво перескакивал с темы на тему.

– Я из финнов вообще-то. Деда репрессировали в тридцать шестом, – он икнул и свистнул Китайчонку: – Э, бухать будешь?

Колобок из трубочек рос. Ни гипс, ни падающие на глаза волосы не мешали парню творить.

– Сука, – Алик звякнул алюминиевой кружкой. – Давай его замочим.

– Не надо никого мочить. Идем покурим.

Этаж был пуст, в пустых палатах гуляли сквозняки, пороша стелилась по пустому двору.

– Как сдохли все, – прокомментировал Алик. Сложил лодочкой ладони, подкуривая себе и соседу.

Помолчав, Катышев спросил:

– Ты что здесь делаешь?

– Лечусь.

– От чего?

– От смерти, – Алик невесело фыркнул. – Сегодня, брат, без инвалидности никуда. У меня ж дети. Манал я всем алименты палить. А моджахедов видал? То-то же. Мне, Валь, подыхать неохота. Пусть щеглы воюют, а мне тридцать восемь весной. Надобно перестраховаться.