Трубки скользили под скальпом, под сводом нёба в распахнутой пасти, как черви ползли по глазным яблокам, но сами эти яблоки и были клубками капельниц. Язык расщепился на десяток полых отростков, выкрашенных в красный. Зубы вывалились из гнезд и повисли на нитках трубок.

Бизнесмен и доморощенный психолог соскальзывал вниз по стене.

«Я сплю», – подумал Катышев.

И что-то запульсировало в его онемевших скрюченных пальцах. Поделка азиата изменилась. Вместо миниатюрной головы теперь это было сердце, как из учебника по анатомии. Живое бьющееся сердце, циркулирующая по трубкам кровь.

Он хотел отбросить мерзкую игрушку, но желтая пятерня легла на его руку. Китайчонок склонился, пахнув травами, прижал ледяные губы ко лбу Катышева и зашептал.

Он рассказал, что сделал Алик.

Катышев не понимал слов, но получал образы, и они терзали мозг лезвиями ножниц.

Алик в армии.

Алик и проститутка на трассе.

Алик и труп плосколицей Лены (этого еще не произошло в настоящем и уже не произойдет в будущем, потому что Алик сдох на больничном полу).

Губы азиата копошились, шептали, обнажая пеньки сгнивших резцов, оголяя истину.

Китайчонок знал все про Валентина Катышева.

От списанных экзаменов в школе до разбитой маминой статуэтки, над которой Катышев плакал и из-за которой ударил Майю, расквасил ей нос – кровь текла ручьем.

Катышев завыл. Слезы капали на грудь.

Желтые пальцы дотронулись до его скулы. Метнулись к перебинтованному колену.

Сидя в углу, Алик наблюдал за происходящим остекленевшими мертвыми глазами.

В полдень – если вестибюльные часы не врали – Катышев покинул пустую больницу.

Он шагал по скрипучему снегу туда, где дымили фабричные трубы.

Китайчонок отнял у него боль, но дал взамен поделку из капельниц. Она оттягивала карман куртки – вопящая голова с лицом Катышева, вечное напоминание о зле.

У ворот Катышев остановился и оглянулся.