Мама часто рассказывала о том, как Большая Мама вбивала в нее страх Божий пряжкой от ремня. Мама ненавидела Большую Маму, клялась, что никогда не била собственную дочь так сильно, но причинила достаточно вреда словами и выпадами. А потом мама выгнала Патрисию из дому, и она возненавидела ее за это. Себе самой Патрисия сказала, что как мать она сделала все возможное, — но сегодня можно с уверенностью утверждать, что Челси ненавидит ее так же сильно.

А Элла? Кто знает, какая ненависть живет в ее сердце? Она сбежала в семнадцать лет, даже раньше, чем Челси и Пэтти.

И есть еще Бруклин.

Чистая, светлая душа, которая все еще умеет улыбаться. Брошена матерью и сестрой, отца не видела еще дольше, да и тот, вероятно, был с ней жесток (ровно как Патрисия всегда и предсказывала). Осталась наедине с бабушкой, которую едва знает, заражена ужасной болезнью, заперта в доме с кем-то, у кого нет на нее времени, — и так беззаботно танцует.

— Знаешь, ты очень особенная маленькая девочка, — говорит Патрисия.

— Знаю! — продолжая танцевать, отзывается Бруклин.

Это ошеломляет Патрисию, без шуток: видеть, как женщина, пусть и молодая, открыто говорит о себе таким образом. По опыту Патрисии, немногие женщины могут честно признать, что они особенные, а те, кто так все же делает, прекрасно знают, что за это их будут ненавидеть. Подразумевается, что женщина должна краснеть или отводить взгляд, не принимать комплименты вовсе или возвращать их собеседнику, а не просто соглашаться.

Она моргает, потому что на глаза наворачиваются слезы, потому что понимает, что из всех них только Бруклин может дожить до совершеннолетия целой и невредимой, не отягощенной дерьмовыми психотравмами, которые они передавали друг другу как заветный рецепт, в котором, как назло, пропущен очень важный ингредиент.

Песня заканчивается, и Бруклин падает на диван, будто только что пробежала марафон.

— Это было так весело!

— Да, было весело, — соглашается Патрисия. Она на самом деле так думает. Однако как только они перестали танцевать, ее охватила усталость, потому что, как бы ни были прекрасны анальгетики, они не в силах полностью заглушить боль. Рана пульсирует. Возможно, от танцев лучше все же воздержаться.

— Ты накрасишь мне ногти на ногах? — спрашивает Бруклин.

— Только если ты накрасишь мои, — отвечает Патрисия не задумываясь, но очень радуясь тому, что сказала это.

В ванной она велит Бруклин достать набор для маникюра. Патрисия редко пользовалась им, потому что каждую неделю ездила в салон, так что это только для экстренных случаев. Здесь есть лак самых разных цветов и оттенков: телесный, розовый, как лепестки, а еще цвета фуксии (Патрисия купила его для последней поездки на Гавайи) — разумеется, Бруклин выбирает последний. С мечтательной нежностью она учит Бруклин основам правильного педикюра, хотя они не собираются сейчас делать ванночки для ног. Девочка слушает, задает вопросы и хихикает, пока Патрисия красит ей крошечные ноготки на ногах и напоминает, что, пока они не высохнут, надо сидеть спокойно. Но когда приходит время заняться ногтями Патрисии, она понимает, что не может поднять ноги, потому что это невероятно больно.