— Попозже. Иди поиграй.

Они дождались, чтобы Дэвид ушел наверх, и миссис Фан начала:

— Эми нам сказала, что миссис Прайс на ее глазах украла из лавки чай. И надо было сообщить в школу — мистеру Чизхолму, — но мы решили обойтись без скандала. Думали, так будет лучше.

— А мне она сказала, что вам ничего не говорила, — отозвалась я.

— Нам она сказала спустя много времени, — ответила миссис Фан. — Вы тогда уже были врозь.

Я закусила губу.

— Но ты-то знала? — спросил мистер Фан.

Я задумалась, что ответить. Тяжело было признаться, что я не поверила Эми — не хотела верить.

— Зря мы не пошли к мистеру Чизхолму, — вздохнул мистер Фан. — А потом, когда Эми сказала, что банкой чая не обошлось, надо было пойти в полицию. Эми просила, умоляла. Но мы решили: дотянем до конца года, не стоит поднимать шум... — Голос его прервался.

— Простите меня, простите! — сказала я. — Мне ее так не хватает. Как бы я хотела все исправить. Мне без нее так плохо. — Я закрыла лицо руками, а миссис Фан гладила меня по спине. — Скажите... — начала я. — Скажите, пожалуйста, можно взглянуть на ее записку?

Миссис Фан вздохнула, овеяв мне щеку своим дыханием.

— Ладно.

Вдвоем они пошли наверх за запиской, слышно было, как они ходят надо мной, и от их шагов подрагивала люстра. В углу влажно блестел черный лакированный “стоглазый” шкафчик. Я вглядывалась в иероглифы, пытаясь разгадать их смысл. Гора? Дом? Окно? Вода? И мелькнула дичайшая мысль: вдруг Эми там, внутри, вдруг там спрятано ее тело, и если открыть верхний ящик, то блеснут ее черные волосы, а если заглянуть в средний, то забелеет ее рука? И я подошла, взялась за одну из тонких медных ручек — гладкую, как монетка, прохладную, словно рыбка, — заглянула внутрь и не увидела ничего, ничего. Открыла другой ящик, третий, но все до одного были пусты. И тут на лестнице зашуршали шаги, и я одним прыжком вернулась на диван как ни в чем не бывало.

Мистер Фан протянул мне записку. Белая бумага в синюю линейку, с красными полями — кусок страницы из школьной тетради. Я развернула записку — почерк Эми, мелкий, четкий:

Дорогие мама и папа! Простите, что вот так вас бросаю. Знаю, вам будет грустно, но выбора у меня нет. Не забывайте меня.

— И это все? — Я перевернула листок и, даже не успев договорить, поняла: что-то здесь не так. Ноги похолодели, по спине поползли мурашки, сердце больно сжалось. Я узнала слова. И слова были не ее, не Эми. Слова были мои.