— Почему закон Божий? — повторила миссис Прайс. Голос спокойный, мягкий.
За спиной у нас напевал мистер Армстронг:
Я пожала плечами:
— Взяла ту, что сверху. — Только бы ноги несли меня вперед, только бы дыхание не сбилось.
— Дай посмотреть. — Миссис Прайс забрала у меня тетрадь.
Может, не заметит. Может, пролистнет записи того дня.
Она пробежала взглядом мои заметки по темам: “Как Господь призывает нас к служению”, “Нести в себе свет”; страницу, где я рисовала символы из проповедей Христа — ключи, ягнят, камень. Гимны и молитвы, которые мы учили наизусть:
Вдруг она застыла.
И изменилась в лице.
И по ее взгляду стало ясно, что она поняла то, чего не понимала до сих пор: Эми списала прощальную записку у меня.
Выхватив у нее тетрадь, я понеслась к велосипеду, но миссис Прайс бросилась вдогонку, и от ее топота сотрясались и тракторные покрышки, и катушки, и канат, и лучезарный грецкий орех, и я, развернувшись, припустила обратно, к сараю. Расскажу мистеру Армстронгу, что она сделала, и он меня защитит, непременно защитит... но мистер Армстронг куда-то пропал, а когда я попыталась его позвать, крик захлебнулся в горле. Я опять развернулась и помчалась мимо школы, поглядывая, не мелькнет ли кто в окне, — но все окна были занавешены, лишь небо отражалось в стеклах.
А она все приближалась.
Бежать было больше некуда, и я юркнула в ливневую трубу, проползла по гладкому бетону до середины и остановилась, отдышалась. Даже если она полезет следом, я увижу ее, пну и выберусь с другой стороны. Я прислушалась — тишина. Ни ветерка, ни звука шагов.
И вдруг — шепот:
— Джастина, в чем дело? А?
Я прижала к себе тетрадку, обняла колени. Вдохнула пыльный запах бетона.
— Не пойму, что тебя так расстроило, золотце. Вылезай, поговорим, а?
Голос раздавался возле того конца трубы, что ближе к грецкому ореху, и я поползла к другому. Вдалеке темнел сарай мистера Армстронга, а рядом виднелась ржавым пятнышком бочка, где пламя уже затухало.