— Берите за так.

Я, должно быть, шевельнулась или вздохнула, потому что она подняла взгляд и увидела меня. Отодвинула коляску.

— Скажи, тебя воспоминания не мучают? — спросила она. — В голове не укладывается, как такое можно забыть.

— Думаю, вам лучше уйти, — вмешался отец.

На ее лице отразилось изумление.

— Что ж, простите. Вопрос вполне естественный.

— Неважно.

— Ладно, — она подтолкнула к нему сухарницу, — только заверните ее, пожалуйста, в папиросную бумагу.

***

Когда начался новый сезон “Лодки любви”, мы с отцом даже титры еле выдержали. Краешком глаза я видела, как он неловко ерзает на диване, поглядывая на меня, — а с экрана все улыбался капитан Стюбинг на фоне спасательных шлюпок.

— Переключим? — спросил отец.

В конце лета мы переехали в Окленд, и я пошла в школу старшей ступени, где никто не знал, кто я. Я врала, что в Веллингтоне ходила в другую начальную школу и жили мы в другом районе; поначалу боялась, что у кого-то двоюродная сестра учится в моей лжешколе или чья-нибудь тетя живет рядом с моим лжедомом и я попадусь на их ужасных вопросах, но как-то обошлось. Я написала Доми про школьный лагерь, где одна девочка сломала запястье, когда спускалась с горы на тросе, и остальных к тросу даже близко не подпускали, а он мне — про то, как его кошка Рисинка притащила дохлого воробья и, мяукнув, аккуратно положила ему в ботинок, — но он все равно ее любит и всегда будет любить. Мы обсуждали, какие чипсы вкуснее и настоящий ли дублон в “Балбесах”, и он присылал мне штриховки своих новых монет, и я их повесила над кроватью — призрачная валюта призрачной страны. А возле кровати лежал викторианский пенни, такой же рыжий, как веснушки у Доми, со стертым профилем королевы. За те пару месяцев мне разрешили позвонить ему несколько раз, хоть на междугородных звонках можно было разориться. Однажды он взял трубку, и оказалось, что у него сломался голос, и я подумала, что разговариваю с его отцом. “Да я это, я”, — твердил Доми, но я лишь тогда поверила, когда он сказал: “Мы смотрели с тобой на нее сквозь льдинку, помнишь?”

Раз в неделю я ходила к психологу, и та меня уговаривала “простить себя”.

— Звучит так, будто я виновата, — сказала я.

— А ты считаешь себя виноватой? (Она была мастер передергивать.)

— Нет. — Мне было неловко смотреть ей в глаза.

— Это не определяет тебя как личность, Джастина.

— Нет.

— Так ты соглашаешься или возражаешь?

— Ну...