Дома мы с отцом редко говорили об этом. Что сделано, то сделано, сказал он, ничего не исправишь, но порой мне казалось, что он смотрит на мои руки и на его лице написана брезгливость. Он отказывался есть мою стряпню, — лучше сам приготовлю, настаивал он. Я боялась, как бы он опять не запил, но он капли в рот не брал — говорил, что не хочет утратить над собой власть.

Однажды вечером, когда мне давно пора было спать, я услышала, как он разговаривает по телефону с дядей Филипом.

— Где были мои глаза? — вопрошал он. — Все же происходило при мне. В моем доме. — В ответ на утешения брата он отозвался гневным шепотом: — Имею я право сказать, что тоскую по ней? Имею право признаться?

Он, по обыкновению, просматривал газеты, обводя некрологи стариков, после которых могли остаться антикварные табакерки и флаконы для духов, журнальные столики и винные кувшины, но родственникам не звонил ни разу. В январе он повесил на окна лавки таблички “Продается” — таблички как бомбы, как порох, — а дела запустил вконец. Когда я вызвалась помогать ему в лавке, он ответил: нет, сиди дома, все же знают, кто мы такие, еще не хватало, чтобы на тебя глазели.

— Ну пожалуйста! — упрашивала я. — Я же буду в подсобке. — На самом деле не хотелось сидеть одной дома, вздрагивая от каждого шороха, пугаясь каждой тени.

— Ладно уж, — согласился он нехотя. — Только на глаза никому не показывайся. Я серьезно.

Я вгляделась ему в лицо.

— Папа, — спросила я, — ты меня стыдишься?

— Что за глупости!

— Стыдишься?

— Послушай. — Он взял меня за руку. — Нет, ты послушай. Стыдиться здесь должен только один человек, Анджела. Ей вовек не заплатить за все, что она сотворила.

С тех пор ее имени он не произносил ни разу.

***

Сидя в подсобке, я услышала, как клиентка спрашивает отца, есть ли у него цепочки для карманных часов, коробочки для монет, браслеты в виде цепей.

— Что-нибудь в этом духе, — говорила она.

— Ищете подарок? — поинтересовался отец. — Или для себя? — Он достал из-под прилавка шкатулку, щелкнул замочек.

— Просто интересно, что у вас есть, — сказала покупательница.

— Вот что есть — с клеймом “Бирмингем, 1882”. Попробуйте, какая приятная тяжесть. А вот коробочка для монет из розового золота, редкая вещица, она чуть поновее, начала века. Или, может, цепочка? Вот эта очень красиво смотрится на шее — можно сложить вдвое, даже вчетверо. А вот премилая спичечница с барельефом, если вам такие по вкусу, — Лондон, 1861 год. А вот...

— Сколько за все? — спросила покупательница.

— Простите?