— Посмотрите, как хорошо работает эта машина, лучше, чем люди. — В словах Леимлине слышалось удовлетворение от того, что кто-то в этом мире прилежно трудится вместо нее…

Минут через пятнадцать тележка была полностью нагружена. Леимлине уплатила деньги, и ей дали пропуск на вывоз топлива со склада. Михай Боронка тем временем снял с осликов попонки, одну из которых положил на облучок, а другую оставил, чтобы укрыть ноги.

— Ну садитесь, что ли! — скомандовал Боронка и взглянул на Леимлине.

Леимлине довольно ловко взобралась на облучок. Тележка была узкая, без рессор, на облучке можно было усесться вдвоем, только тесно прижавшись друг к другу. Юбка у Леимлине задралась, обнажив ногу выше колена, и Боронка отвел взгляд с таким видом, как будто увидел невесть что. В воздухе замелькали снежинки; медленно, мечтательно кружась, покрывали они белым пухом наброшенную на ноги попонку.

— Когда дорога пойдет в гору, слезть придется, — сказал Боронка. — Розмаринг и Тульпица не втащат одиннадцать центнеров, а если посчитать кокс, дрова, тележку да еще и госпожу в придачу, то как раз столько наберется.

Ослики медленно трусили по проспекту Кристины, проследовали мимо Вермезё и даже не особенно проявляли свой строптивый нрав. А если одному из них вдруг попадала вожжа под хвост и он начинал упрямиться, то у Михая Боронки имелись в запасе волшебные слова, посвистывание и причмокивание, с помощью которых он в один момент восстанавливал душевное равновесие осликов, и они дружно, с похвальным рвением бежали по направлению к улице Бимбо. Снег пошел гуще, тяжелые хлопья приглушали уличный шум. Леимлине, урожденная Илонка Шробахер, подняла воротник, закрыв им почти все лицо; лишь ее горящие глаза сверкали сквозь мех, когда она посматривала на пожилого возчика. Но Михай Боронка был человеком опытным, прошедшим огонь, воду и медные трубы: ему достаточно было одного взгляда, чтобы понять, с кем он имеет дело, и он не терял головы ни от кокетливых взоров, ни от приятного запаха, источаемого шубой сидевшей рядом с ним женщины. Он отлично знал, что это такая особа, которая даже чихать и спать умеет с выгодой для себя.

Но все же столь долгий путь, кажущийся особенно длинным, если едешь на тележке, запряженной осликами, невозможно проделать молча, да к тому же если на облучке сидит такая болтливая попутчица, как прелестная Гюнтер-Леимлине.

Наблюдая за осликами, бегущими по свежевыпавшему снегу, Леимлине вдруг сказала немного прерывистым от тряски голосом:

— А все же, если поразмыслить как следует, то восемнадцать форинтов за центнер — цена произвольная, мягко выражаясь… А вы как думаете, товарищ?