— Вот тебе, брат, и полпорции по-столовски, — сказал непонятно дед Гаврику, и они застучали обувкой вниз по каменным ступеням, как будто опаздывали на поезд.

Домой он привез куклу, колбасы для Профуры и полную сумку хлеба.

Когда покупали куклу в магазине «Игрушки», Гаврик сказал:

— Дедуш, но она ведь не говорит?!

— Ничего, внук, и заговорит, и забегает, раз к нам едет, получше парижской воспитаем. Вот как тебя, — он погладил его по мягкому ершику.

Бабка, увидя хлеб, сразу набросилась:

— Оголодал, что ли, военное время наступило? Или хлеба не видел?

— Видеть видал, да такого много не едал — городского. Тьфу, паразиты, надо же придумать такое — городской хлеб. Наш это, деревенский.

— Ты-то его ро́стишь, что забеспокоился!

— Ро́щу, и ты ро́стишь, и Гаврик маленько пособляет, раз тут живет. Мы не на лифтах раскатываем, а пехом ходим — по землице.

— Не ходим уже, а топчемся, — вздохнула бабушка в тут увидела свою куклу. — Ох, голубушка, — только и смогла выговорить и утерла глаза, как от дыма. — Да где ж ты такая доселе дня пряталась и нас не знала?

Она прижала куклину и Гаврикову головы к себе, а Джон, не долго мешкая и пользуясь моментом, закурил с дороги прямо здесь, не отходя от зеркала, заглядывая через него, как через окно, на жену. Закашлялся от дыма до слез.

— Труба иерихонская, — жалобно сказала бабушка.

— Труба архангела Гавриила, — поправил дед. — Трубу мне! — велел он тут же. — В колидоре, в бабушкином платке, за кадушкой с салом.

— И-и, когда ты ее успел засунуть, а я платок ищу, бессовестный.

— У тебя их миллион, а труба — одна на всю деревню… Вот думал, что оттрубил свое, а ты опять заставила.

— Не я, а люди. Я — отговаривала, — бабушка с лукавинкой взглянула на Гаврика. — Пойду платье подберу, выгонять завтра.

Гаврик попросил потрубить.

— Дам, если скинешь с глаз долой прилепленную голову!