Народ, особенно мужики, простодушно посмеивались над ней, над ее скрупулезной честностью и сознательностью и между собой называли ее не иначе как Гражданка.

— Пропащая явилась! Долгонько, долгонько не вижу! — говорила Павла Егоровна с упреком, подхватив Лысуху под уздцы. — А я уж и билет выписала, восемь кубов. Должна, думаю, появиться с обходом. Проточкуй мне сегодня. Ребяты приедут — спилят. А сейчас в дом, в дом.

Павла Егоровна высока, сутуловата. Голос у ней суетливый, щебечущий, надтреснуто-звонкий — не голос, голосок.

Зинаида перешагнула порог, скинула с плеча сумку, вынула целлофановый мешок с вареными яйцами и хлебом. Павла Егоровна достала из печки чайник, принесла сахар, сушки с маком, тарелку отварной картохи с соленьем.

За обедом Павла Егоровна рассказывала про сыновей, вертела в руках их убористые длинные письма.

— Пишут, Матвеевна, пишут, не забывают. Собираются приехать. Аркадий, правда, не знаю, приедет ли, он ведь заведует складом на овощной базе, а сейчас самый разгар, идет приемка. Могут подсунуть такой товар, что потом не прочихаешься. Хорошо, что агроном. Юрка тоже пишет. Приедет в конце сентября. Этот все на тракторе при горкомхозе. И Николай обещает. Неприятность у него была летом…

— Что такое? — встревожилась Зинаида.

— В карьере. Подкопался, видно, сильно. Стенка-то и пошла. Засыпало. Хорошо, кабина выдержала, а то бы… Нет, не забывают меня, пишут, да как складно уложат-то — прямо сказанье какое. И всегда ответа подробного требуют. Все, все им интересно: как Шача течет, на полях что посеяно, какие в лесу ягоды, грибы, кто уехал, кто приехал. Я только тем и занимаюсь, что ответы строчу.

— Павла Егоровна, — с сочувствием глядя в растерянно задумавшееся лицо старухи, спросила Зинаида, — а все же почему? Почему их отпустила? Ты же человек сознательный, всю жизнь для колхоза жила. И школьников призывала служить. А свои дети, что же, — сбежали?

Павла Егоровна изумленно подняла посеченные редкие брови, прихлопнула по столешнице длинной сухой ладонью:

— Граждане! И это упрек мне!.. Да я ли их не держала! Говорю им: сыны, вот по радио что говорят: село, село — надо, говорю, надо, не вы, так кто же! А они росли-подрастали, копили умишко, сами стали присматриваться, что да как, — с обидой говорила Павла Егоровна. — Аркадий закончил техникум, приехал агрономом. Взялся с душой — не вышло. Бывало, придет расстроенный. Что, опять отругали? Опять! А за что ругали? Дескать, урожаи низкие, семена не засыпал, трактористы бракодельничают, халтурят: плохо следишь, беспечный. Ругали, и в газетке сколько раз пропечатывали, такой и сякой. Теперь Юра — второй сын. Я ему все время подсказывала: Юра, делай все честь по чести, не растрачивай совесть. Я-то говорила, а придет бригадир Савосин: Юрка, сегодня кровь из носа, но чтобы Гольцы вспахал! «Но там грязно еще, ленты режутся». — «Не твое дело, выполняй наряд!»