– Все это уже в прошлом, – говорил генерал с налетом тоскливого сожаления о чем-то безвозвратно утерянном. – Железная дорога проходит прямо через медный пояс в Северной Родезии. Колонна Родса[19] захватила землю между Замбези и Лимпопо. Там, где я когда-то останавливался и охотился, теперь выросли города, открыты шахты; земли, где прежде обитали слоны, распаханы. – Он снова покачал головой. – Мы думали, что здешняя природа будет жить вечно, а теперь от нее почти ничего не осталось.

Он снова печально помолчал.

– Мои внуки, возможно, никогда не увидят слона, не услышат, как ревет лев.

– Дедушка говорил, что, когда в Африке кончится дичь, он вернется в старушку Англию и будет жить в Лондоне.

– Да вот и у меня такие мысли, – согласился Шон. – Как ни странно об этом говорить, но Дирк, возможно, создал для Африки нечто поистине бесценное, да и для человечества тоже.

Имя сына, казалось, застряло у него в глотке, и он с трудом произнес его. Марк промолчал, отдавая должное его усилию.

– Он заставил меня думать обо всем этом так, как я никогда прежде не думал. На сессии парламента, Марк, мы собираемся подтвердить статус заповедника в долине Бубези, а также выделить средства, чтобы на государственном уровне осуществлять контроль над исполнением этого решения, чтобы никто и никогда не смог превратить эти земли в сахарные или хлопковые плантации либо затопить их с помощью какой-нибудь дамбы.

Марк слушал, и в нем росло чувство уверенности, что так все и произойдет, что намерения у Шона самые серьезные. Будто всю свою жизнь он ждал этих слов.

Генерал продолжал вслух размышлять над проектом, подсчитывая, сколько потребуется денег и людей, решая, к кому можно обратиться за поддержкой, на кого из членов правительства можно положиться, прикидывая, в какую форму лучше облечь законопроект; Марк записывал пункт за пунктом по мере их появления, торопясь поспеть за выхваченными наугад мыслями, не связанными одна с другой.

Внезапно, прервав полет своих мыслей, генерал расхохотался:

– А ведь верно, ты знаешь, Марк… Ни один человек не бывает столь добродетелен, как вставшая на путь исправления блудница. Мы были великими грешниками, баронами-разбойниками: Родс и Робертсон, Бейли и Барнато, Дафф Чарливуд и Шон Кортни. Мы захватывали землю, вспарывали ее, добывая золото, охотились где хотели, и в лагерных кострах сжигали ценнейшую древесину; всякий с винтовкой в руке и обувью на ногах чувствовал себя королем, готовый драться с кем угодно – с бурами, британцами или зулусами – за право на разбой.

Он покачал головой и стал хлопать по карманам в поисках сигар. Больше он не смеялся; раскуривая сигару, насупил брови. Огромный жеребец, казалось, почуял его настроение и как-то неуклюже, неловко дернулся. Шон без труда с ним справился, легонько шлепнув его по боку плеткой.