Добежав до озерца, она остановилась; дыхание ее было частым и неглубоким, но вовсе не от физической усталости. Облокотившись на перила моста, она посмотрела вниз и в розовом свете заката в кристально чистой воде увидела собственное четкое отражение.

Новое, озадачившее ее ощущение уже прошло, ей даже стало жалко, что она так быстро от него избавилась. Что-то подобное в этом роде она надеялась испытать, когда…

Сторма вдруг снова вспомнила об одном нелепом, досадном эпизоде в Монте-Карло; виновата в этом была Ирен Лечарс, которая вечно поддразнивала и искушала ее, вызывая острое чувство неполноценности оттого, что Сторма все еще не познала настоящей близости с мужчиной, чем постоянно хвасталась перед ней Ирен. Главным образом для того, чтобы досадить Ирен и защититься от ее насмешек, Сторма однажды незаметно удрала из казино с юным итальянским графом и не протестовала, когда он остановил свою машину среди сосен рядом с высокогорной дорогой над Кап-Ферра.

Сторма надеялась, что вот наконец случится что-нибудь этакое безумное и прекрасное, отчего луна свалится с неба и в небесах дружно запоют сонмы ангелов.

Но все произошло быстро, болезненно и неряшливо. Всю дорогу по горному серпантину вниз к Ницце они не сказали друг другу ни слова, только на тротуаре возле гостиницы «Негреско» торопливо промямлили «до свиданья». Больше она никогда его не видела.

Почему ей пришло это в голову именно сейчас, она понять не могла и без особого труда отбросила воспоминание. Зато почти мгновенно его сменил образ высокого молодого человека в красивой военной форме, его холодная насмешливая улыбка и спокойный, проницательный взгляд. Сторма сразу снова почувствовала все то же тепло внизу живота, и на этот раз не делала попыток убежать от этого ощущения и продолжала стоять на мосту, улыбаясь своему темнеющему в воде отражению.

– Как же ты похожа на самодовольную старую кошку, – прошептала она и тихо усмехнулась.

Шон Кортни сидел в седле, как настоящий бур, откинувшись назад и вытянув вперед ноги в длинных стременах; левой рукой он свободно держал поводья, запястье правой охватывала петля черного арапника из бегемотовой кожи, кончик которого волочился по земле. Под ним была его любимая лошадь, крупный худой жеребец ростом не менее восемнадцати локтей[16], с белой звездочкой на лбу и с дурным, капризным характером, – с ним мог совладать только сам генерал, хотя и ему порой приходилось прибегать к помощи арапника, чтобы напомнить этому зверю, кто его хозяин.

Марк обладал английской манерой держаться в седле, то есть на лошади сидел он, по словам генерала, как обезьяна на метле.