Марк помолчал, уже не доверяя самому себе и боясь, что стоит ему заговорить – и он не сможет удержаться от хохота. Наконец он снова заговорил с серьезным видом, хотя живот его так и дергался от ищущего выход смеха.

– А как ты станешь ко мне обращаться, а, Пунгуш? Когда я заговорю с тобой, ответишь ли ты мне: «Йехбо, нкози» — «Да, хозяин»?

Пунгуш беспокойно шевельнулся с лицом брезгливого гурмана, обнаружившего у себя в тарелке жирного червя.

– Я буду называть тебя Джамела, – сказал он. – А если ты еще раз повторишь то, что только что сказал, я тебе отвечу: «Джамела, не говори глупости».

– А как я должен обращаться к тебе? – вежливо поинтересовался Марк, отчаянно стараясь побороть охватившее его веселье.

– Ты станешь называть меня Пунгуш. Ведь шакал – умнейшее, самое хитрое из всех сильване, и тебе об этом необходимо время от времени напоминать.

И тут случилось такое, чего Марк еще никогда не видел. Пунгуш улыбнулся. Словно яркий солнечный луч прорвался сквозь серую облачность, затянувшую небо. Большие превосходные белые зубы зулуса так и сверкали, и улыбка получилась широкой, чуть не до самых ушей.

Больше Марк удерживаться не мог. Сначала он сдавленно хохотнул, а потом залился смехом во весь голос. Услышав его хохот, Пунгуш засмеялся тоже, и его смех звучал звонко и гулко, словно колокол.

Оба хохотали так долго и так громко, что жены Пунгуша изумленно повернулись к ним и примолкли, а Марион вышла на веранду.

– Что случилось, дорогой? – спросила она.

Ответить ей Марк не смог, и она снова ушла, качая головой: вот, мол, совсем с ума посходили мужчины.

А мужчины, отсмеявшись, замолчали – совсем выдохлись от хохота; Марк дал Пунгушу сигарету, а тот аккуратно оторвал от нее пробковый фильтр. Минуту они курили, не говоря ни слова, потом вдруг Марк непроизвольно фыркнул, и все началось сначала.

На шее Пунгуша, словно вырезанные из слоновой кости столбцы, выступили жилы, раскрытый рот походил на глубокое розовое дупло, обрамленное двумя рядами прекрасных белых зубов. Он хохотал так, что слезы катились по его щекам и капали с подбородка, и в конце концов задохнулся, захрапел и громко фыркнул, как бегемот, вынырнувший на поверхность воды.

– И-и, х-хи-и-и! – произнес он, большим пальцем вытер слезы и хлопнул себя ладонью по бедру, да так громко, будто из пистолета выстрелил, и продолжал стрелять перед каждым новым приступом хохота.

Кончилось тем, что Марк протянул ему трясущуюся руку; Пунгуш взял ее и крепко пожал, тяжело дыша судорожно вздымающейся грудью.