– Черт бы тебя побрал с твоей гордыней, ради нее ты чуть не уничтожила и нашу любовь.

– Пошли, Марк, – сказала она и встала. – Возьми Джона за ручку.

Втроем, с ребенком посередине, они пошли вдоль берега по твердому влажному песку, под шум набегающих волн. Джон то и дело повисал у них на руках и, торжествующе крича, наклонял головку и смотрел, как словно по волшебству внизу появляются и исчезают в легкой пене прибоя его ножки.

День стоял прекрасный, на небе не наблюдалось ни облачка; широко раскинув дымчато-белые крылья, над морем парили чайки и тоже кричали, словно отвечая на крики мальчишки.

– Сколько у меня было нарядных платьев, сколько, как мне казалось, шикарных друзей, – сказала Сторма, глядя на чаек. – Я распродала все платья, растеряла друзей и поняла, как мало все это значило для меня в жизни. Посмотри на чаек! – она запрокинула голову. – Видишь, как солнце просвечивает сквозь их крылья? Прежде я была так занята, что не оставалось времени это разглядеть. И себя не видела, и всего, что вокруг. Но сейчас я учусь смотреть.

– Я заметил это на твоих картинах, – сказал Марк и взял Джона на руки; ему было очень приятно нести у груди горячее тельце вертлявого малыша. – Теперь ты обращаешь внимание совсем на другие предметы.

– Я хочу стать настоящим, большим художником.

– Думаю, у тебя получится. Фамильное упрямство тебе поможет.

– Мы не всегда получаем от жизни то, что хотим, – сказала она.

Они шли все дальше и дальше, и набегающая волна, пенясь, омывала им ноги.

Утомленный жарким солнцем, морем и играми, ребенок спал на обезьяньих шкурах личиком вниз. Он только что сытно покушал, и животик его раздулся от еды.

Сторма работала у окна перед мольбертом, сощурив глаза и склонив голову к плечу.

– Ты у меня любимый натурщик, – сказала она.

– Это потому, что я с тебя денег не беру.

Она весело рассмеялась:

– Я тебе и так много плачу, могла бы разбогатеть на этом.

– А знаешь, как называют дам, которые это делают за деньги? – лениво спросил Марк.

Он замолчал, с удовольствием глядя, как она работает. Почти целый час ни один не проронил ни слова – обоим хватало ощущения духовной близости.

Наконец Марк прервал затянувшееся молчание: