Марк остановился перед «кадиллаком» и целую минуту стоял, уставившись на автомобиль. Если бы хоть кто-нибудь попытался заставить Сторму, которую он знал, сесть в такую машину, она бы топнула ножкой и тут же позвала отца.

Марк поднялся по ступенькам веранды и, остановившись, огляделся. Местечко тихое и вполне себе милое, как раз такое, что нравится художникам, но расположенное далековато от цивилизации и слишком неухоженное, чтобы в нем могло жить элегантное юное существо, являющееся украшением общества.

Марк постучал в дверь и услышал за ней какое-то движение, но прошло несколько минут, прежде чем дверь наконец открылась.

Сторма показалась ему еще более красивой, чем он ее помнил. Длинные волосы обесцветились от соленой морской воды и солнца. Она стояла босиком, худые и стройные руки и ноги, гладкие, как всегда, загорели, а вот лицо ее изменилось.

На нем совсем не было косметики; кожа, словно внутренняя поверхность морской раковины, сияла естественным светом цветущей юности, ясные глаза светились здоровьем, но в глубине этих глаз таилось что-то новое; капризный изгиб губ смягчился, прежняя заносчивость сменилась чувством собственного достоинства.

Глядя на нее теперь, он вдруг понял, что перед ним стоит уже не прежняя девочка, которую он когда-то хорошо знал, а взрослая женщина. Он чувствовал, что для нее эта перемена проходила мучительно, зато в этих муках рождалось нечто ценное, некая новая мощь. И любовь, которая жила в нем все это время, вспыхнула с прежней силой, наполнившей жизнью его душу.

– Сторма, – сказал он.

Ее глаза широко раскрылись в ответ.

– Это ты! – почти выкрикнула она два слова, исполненные болью, и попыталась закрыть дверь.

Марк быстро шагнул вперед и удержал дверь ногой:

– Сторма, мне надо с тобой поговорить.

Она отчаянно дергала ручку:

– Уходи, Марк! Прошу тебя, уходи!

Куда девалось ее чувство собственного достоинства, ее хладнокровие и уверенность в себе? Казалось, все рассыпалось в прах: она смотрела на него широко раскрытыми, испуганными глазами, словно маленькая девочка, только что очнувшаяся от ночного кошмара. Наконец Сторма поняла, что ей с ним не совладать, он сильнее; она повернулась и медленно пошла в дом.

– Тебе не следовало приезжать, – сказала она жалким голосом.

Ребенок будто почувствовал перемену настроения и громко запищал.

– Ш-ш-ш… тихо, деточка, – едва слышно сказала Сторма.

Но ребенок услышал ее голос и снова заплакал. Она подошла к нему босиком, с распущенными по спине волосами.

Комната оказалась обставлена бедно, цементный пол, голый и прохладный, не покрывала даже циновка, не говоря уже о ковре. Зато вдоль стен стояли ее холсты: многие еще пустые, другие незаконченные или уже завершенные работы; воздух, насыщенный знакомым густым и острым запахом скипидара, пробуждал сладкие воспоминания.