Князь встал и осмотрел их… И зверь вскочил и зарычал, заклокотал… И строго, будто малым, пригрозил:

– Не то висеть ему, Любиму, там же, на воротах! Приду – спрошу! Шубу, Игнат!

И резко вышел из-за стола, и сразу же пошел к двери. Скрипели половицы. Так снег в Друцке скрипел, вдруг вспомнилось. И дальше сразу же: а когда брат Владимир Мономах сюда навёл бурчевичей, снег тоже, может, и скрипел, да только слышно того не было – визжала Степь, черно было от них, и дрогнули, и побежали все, и ты, князь, побежал, как волк, – волк от волков. Вот то была охота! Вот Святославу бы тогда да на коня, науськивать да загонять… Но не было там Святослава, он уже год, поди, тогда лежал в Чернигове, его за Спасом положили, потом туда и сына его Глеба привезли – от чуди заволоцкой… Скрип половицы, скрип, ступени скрип, двенадцать их, ты повернул, еще двенадцать – снова половицы. Снег на душе, мороз, озяб и не согреться, кровь не бежит, устала кровь… Хром на дверях стоял, открыл. Темно еще…

Висит! Вот, ничего не видно, тьма кругом, а Митяя ты сразу увидел. Висит Митяй словно Иуда на осине. Вчера, когда шли в Софию, он был с тобой, хмур был, в землю смотрел… И чуял ведь ты это! Да не дочуял. Ты вошел в храм, и он хотел следом войти. Но ты остановил его! Послал к воротам. А если бы вы вместе вошли в храм и вместе там стояли и молились бы… Вот так-то, князь! Слаб человек, и поддержи его – он не оступится. А ты его прогнал – и он висит, как ты того хотел. Рад, князь?! Молчишь! И зверь молчит, чего ему, он теперь сыт, он знает, что хозяин щедр и не оставит зверя своего некормленым…

Князь вздохнул, тяжко сошел с крыльца. Туча легко протопал следом. За ним – степенной чередой – дружинники. Так и пошли: Всеслав, а следом Туча и все прочие. Так и свернули к Лживым. И только уже там, на мостках, Всеслав остановился, обернулся, долго смотрел и морщился, и силился сказать… Да что тут уже было говорить! Поэтому он только поднял руку и перекрестил Митяя. Тяжко вздохнул, отвел глаза и пошел дальше, к реке. Потом стоял на берегу, ждал, когда все усядутся, поставят мачту, парус… И вдруг опять подумалось, что это же в последний раз! Подумалось совсем без горечи. И дальше так же еще: а теперь всё тебе в последний. Нагими мы приходим в этот мир, нагими и уходим. Вот только бы не оступиться. Прошел по сходням, сел, прислонившись спиной к мачте. Махнул рукой. Отчалили. Споро гребли. Светало. Туча сидел напротив и молчал. Дремал… Вдруг встрепенулся и спросил:

– Не зябко, князь?

– Не зябко.

– А то ковром накрыли бы.