И ушел Святославов гонец. И передал ему слова твои. Он, их услышав, сразу успокоился и перестал кричать, и боль утихла, вереда закрылись. И жил брат Святослав еще до вечера, и укрепился духом, и ликом светел стал, просил у всех прощения и всех благословлял, только одного тебя не вспомнил… и тихо отошел. На санях свезли его в Чернигов – он так велел, уже глаза закрывши. Везли, а кони, говорят, храпели и вставали на дыбы, но сыновья – их было пятеро, сдержали, довезли. Положили Святослава там же, где после Глеба Святославича положат – за Спасом. И был великий плач – такой, что заглушал он пение, и, поминая брата своего, князь Всеволод немало о нем сказывал достойного и утешал племянников, и жертвовал на храмы, и злато-серебро метал в толпу горстями и стенал, на скорбном же пиру был молчалив… А уже рано поутру его призвали – и лествичным всхождением сел Всеволод на киевском столе, венчал его Георгий. А Изяслав был в ляхах, войско собирал. А ты велел по брату своему служить сорокоуст, но сам в Софию не пошел, а, затворясь с гонцом, беседовал. Гонец тот прибежал издалека, и речь его была пуста и лжива, но ты кивал ему, поддакивал. Да что тебе тогда были его слова – ты свою правду чуял! Думалось: вот жили три змееныша, теперь остались два, и оба венчаны на Место Отнее, а Место ведь одно… Так почему бы им не пособить сойтись да между собой силой помериться? Глядишь, из двоих останется один, а там, Бог даст… И слушал ты гонца, кивал и обещал, и срок оговорили, и побежал гонец. Куда? Да в ляхи, к Изяславу Ярославичу, куда же еще? Ибо коль был слух на Руси, что вы с ним снюхались, так вот вам уже и не слух, а вы и вправду встали заодин. И дальше, хоть креста не целовали, ты выступил в свой срок, и Изяслав не обманул – и выступил на Всеволода, брата своего. Вот как было тогда! А что было потом…
А то, что и всегда! Кровь пересилила. Кровь! Вздрогнул князь…
2
2
И опять очнулся, осмотрелся. По берегам было сразу понятно, что они уже много прошли – сейчас, за этим поворотом, будет Плёс, там должны ждать послы. И тут же с горечью подумалось: а ведь прежде ты послов встречал совсем не так! Да и не здесь, а в тереме. И выходил ты к ним не в драном полушубке, а в алом бархатном корзне, подбитом горностаем, и в алых сапогах – точь-в-точь как у ромейского царя! И улыбался ты, щедр был, одаривал… Да прежде все было иначе! Всех в граде поименно знал. И не чурался никого: придешь на Торг, к любому подойдешь, заговоришь… А скольких ты крестил! Новобрачных водил под венец. Был весел, всё тебе было не в тягость. Ибо тогда ты жил, ты силу в себе чуял, а князь только до той поры князь, пока он в силе, пока кровь в нем яро бежит! Говорят, Бус от того и ушел, что хворь в себе почуял. Стал говорить, что руки у него тяжелеют, шум в голове, ноги не гнутся. Ворчал: