И еще как побил! Всеслав открыл глаза. Напротив него сидел Туча, его укачало, он спал. Князь усмехнулся, подумал: Туча глуп, зато верен. Да и Горяй не сказать, чтобы слишком умен. А умен Хворостень! И вот он как раз и не пришел. Пес, гневно подумал князь…

Но спохватился, подумал: нет, Хворостень не пес. Да и разве он умен? Глуп Хворостень, вот что! И слаб. Да и не только он один – слаб всякий человек. И память у него короткая, с короткой легче жить – свет ест глаза, а тьма и тишина несут покой. Закрой глаза! Гребцы споро гребут. Ладья мягко качается, сон навевает. И вот ты уже спишь. А может, и не спишь – так видишь. Ведь видел ты, как Святослав и Рогволод, сойдясь при Рше, пируют. А нынче видишь…

Киевский Верх – Вышгород. Идут они, братья твои, три Ярославича, и гроб со святыми мощами несут. А перед ними черноризцы со свечами, диаконы с кадилами, игумены, епископы, митрополит. А за гробом бояре, а за боярами народ. И солнце светит, пение. А радостно как, Господи! И чудеса: когда, в храме уже, митрополит святой рукою Глебовой благословил князей… пал на колени средний брат, князь Святослав Черниговский, руки воздел, снял клобук… И все увидели – вот был веред на шее княжеской, кровавый и синюшный… а вот уже и нет его! И было ликование всеобщее, и снисходила благодать, и каменную раку страстотерпцев несли легко, словно пушинку, и ставили ее, и совершили литургию. А после было что? Слаб человек, черна его душа и помыслы его нечисты. Только вышли Ярославичи из храма… и сразу разошлись! Не общий, как было задумано, но три разных пира наладили, накрыли три стола: Великий князь сел в своем тереме, а Всеволод ушел в Михайлов монастырь и там пировал со своими боярами, а Святослав остался в вышгородском храме и там молился дотемна, славил святых страстотерпцев за чудо, за избавление свое от хвори, а после там же, в Вышгороде, сел и пировал.

Утром уехал Святослав, в полдень уехал Всеволод. Оба они, средний и младший брат, со старшим не простились. И так было не от того, как после говорили: мол, это волк устроил рознь меж братьями, глаза отвел, в их душах гнев посеял – нет! Просто уже давно то семя было в землю брошено, еще до причисления, но только теперь проросло. А что, разве не так, что, они разве до того не враждовали? Да ведь же всем было известно, что еще зимой брат Изяслав говаривал, что это совсем не по чести, когда на Новгородском столе сидит Глеб Святославич, то бишь сын среднего брата в роду. И еще говорил Изяслав: забыли мы слова отцовские, всё должно быть по старшинству, по правде, лествичным всхождением, и, значит, Святополку Изяславичу должно идти на Новгород, а Глебу Святославичу, оставив новгородский стол, искать себе другой удел – Русь велика! Брат Святослав Черниговский про те слова прослышал и разгневался. Тогда ему уже такое нашептали: что будто Изяслав гонял послов на Полтеск, волк тех послов будто изрядно принимал и в ответ гонял к Изяславу своих. И тогда Святослав стал кричать, будто бы стакнулись Изяслав с Всеславом, снюхались! Но мало этого! Вдруг объявился слух, что будто ты и Изяслав уже договорились Русь переделить – дать Изяславу Новгород, и он там посадит Святополка, а тебе за это дать Смоленск, ты там посадишь Давыда. Вот же придумают! Божился Изяслав, крест целовал, что это все навет, что никогда он с тобой не сойдется, ведь это ты Мстислава, его старшего сына, сгубил, а Святополка, среднего, побил, а Ярополка, младшего, смирил обманом, и что он еще с тобой за это посчитается: пойдет и все сожжет!..