Нет, чур меня, рассерженно подумалось, в ночь разве уже срок?! Нет, ночь еще вся моя, и надо не забыть велеть, чтобы еще с ночи затопили мыльню, утром схожу и возьму первый пар, оденусь во все чистое, чтобы когда Она придет…

Но тут вдруг опять подумалось: а будет ведь покойник этой ночью, будет!.. Нет, даже есть уже! Вон же как зверь заурчал! Вон же как облизнулся… И заскулил, и хвост поджал. Что, неужели пожалел, удивился Всеслав. Вот же какая невидаль: зверь пожалел покойника! Когда брат Всеволод лежал… а было это ровно восемь лет тому назад, день в день, апреля в тринадцатый день, в страстную, брат Всеволод преставился… и зверь тогда плясал, визжал от радости! А тут…

Нет, еще раз подумал Всеслав, нет, это совсем не по мне! Ибо вот я встал и вот я хожу. Вот даже гребнем расчесался и мои руки не дрожат. Сила в руках, и плечи уже не сутулятся, вот что! И кровь уже бежит-гудит! И вот я в сапогах уже, и вот корзно на мне, подбой червлён как кровь, по краю волком оторочен. Когда брат Всеволод меня в волчьем корзне увидел, он тогда сильно оробел, крестился! Чего и говорить – приметное корзно!

А вот зато шапка на мне – это смех. Ей уже десять лет, а то, может, и больше, ворс вытерся до лысины, в такой, что ли, меня в гроб положат? Или сказать, чтобы нашли другую, новую?

И тотчас же, насмешливо: нет, дурь это, забудь! Всеслав огладил бороду, шумно вдохнул и выдохнул, немного постоял, а после походил туда-сюда, глянул на лик, на тусклую лампадку…

Но на душе было пусто. Молчала душа! Ну а что ей теперь говорить, сердито подумал Всеслав. Волк ты! И волчье пьешь. Ну так иди и делай свое волчье дело, а лик теперь не про тебя, лик черен, ничего тебе не видно, не для твоих глаз этот лик – ведь ты опять кощун, иди отсюда прочь, Всеслав, ждут тебя в гриднице другие кощуны!

И он пошел. Легко шагал, сам удивлялся, сам того страшился. Но не сутулился, и голову держал по-княжьи, и чисто, ясно было в голове – так, будто бы Она и не приходила, и будто град не поднимался, и будто не семьдесят ему, а как пять лет тому назад, в тот день, когда вейналла засмущалась, и собрались тогда все сыновья, ладей было тогда не перечесть, вся Двина в парусах. А нынче в гриднице…

Был только один Ростислав. Он стоял в печном углу, одной рукой вцепился в пояс так, что пальцы побелели, вторая же висела плетью. А зато взгляд его был прям. И все они такие, кощуны! Говорят: «Что нам смерть? В землю уйдем – так ведь в свою». Подумав так, Всеслав прошел к столу и отодвинул лавку, собрался было сесть… Да расхотелось, остался стоять. И Ростислав тоже стоял, помалкивал. Всеслав провел ладонью по столешнице, после провел еще… И задержался на зарубке. Эта зарубка была свежая. Те, прежние, уже затерлись и засалились, а эта еще нет. Еще недели не прошло, как приходил сюда Любим и эти двое, и этот сказал, будто ты волколак, ты разъярился, схватил меч…