– Да, так, отец.

Бел был Давыд и строг, и ликом чист – как будто шрам исчез. И много бы ты дал, Всеслав, чтобы шрам и впрямь исчез, да только что уже давать? И так все отдал. Вот сыновья молчат, и даже зверь молчит, а только давит, давит. В глазах – круги кровавые…

Всеслав, стараясь не спешить, взял кувшин, отпил воды, поставил. На Глеба посмотрел, сказал:

– Спас ты меня от гнева, сын, от суеты, от крови. Рад я, что ты гонцов перехватил.

– Не я, отец.

– Не ты, я знаю. В полу бросается жребий, но все решения его от Господа.

Сказав это, Всеслав перекрестился. И сыновья перекрестились – четверо; трое легко и истово, четвертый же…

– А тебе, – сказал ему, четвертому, Всеслав, – я ничего не скажу. Тебе я уже все сказал, потом услышишь. Только одно еще добавлю: на море и песок не всходит, помни!

И Ростислав ничего не ответил! А очень хотел!

А Борис… Сидел Борис, опустив голову, и еще пальцы сплел, чтобы они не дрожали. На тризнах он всегда такой. Значит, почуял уже, понял! Всеслав взялся за горло и откашлялся, потом строго спросил:

– Борис! А что тебе сказать?

Борис долго молчал и головы не поднимал… а после все же посмотрел отцу в глаза и чуть слышно сказал:

– Скажи, что все это не так.

Переглянулись братья, ибо ничего они не поняли. Всеслав же горько усмехнулся и сказал:

– А я и сам не знаю, так или не так. Все в руце Божьей, сын…

Но спохватился, улыбнулся, продолжал:

– Да что же это мы? Вон солнце уже где! А я… вот что решил. Сегодня выйду и скажу, кого я по себе оставлю. Ну так кого назвать?

…И опять сыновья не ответили! В глаза не смотрели, а так – кто в стол, кто в потолок. Вот так вот, князь, горько подумалось, не уйти тебе от этого и не переложить на них, а только сам решишь. Ну так и быть тому! Пресвятый, укрепи! Всеслав поднялся…

И тотчас услышал за дверью шаги – очень тяжелые и быстрые!..

И вот уже вошел Горяй; не кланялся и шапки не ломал – не до того было, а сразу: