А теперь посмотрим, что произошло в третьей четверти двадцатого века. Возможно, не так уж и странно, что к началу 1980‐х годов из каждых ста британцев или бельгийцев сельским хозяйством занимались менее трех человек, так что среднему британцу в повседневной жизни было гораздо легче столкнуться с человеком, который некогда обрабатывал землю в Индии или Бангладеш, чем с фермером из Соединенного Королевства. Численность сельского населения США снизилась до такого же соотношения, но, если учесть постоянство этого плавного снижения, оно было не столь удивительно, как тот факт, что эта тонкая прослойка обеспечивала США и остальной мир огромными запасами продовольствия. Мало кто в сороковые годы двадцатого века ожидал, что к началу 1980‐х годов не останется ни одной страны к западу от “железного занавеса”, в которой в сельском хозяйстве было бы занято более 10 % населения, за исключением Ирландской Республики (где эта цифра была лишь немного выше), Испании и Португалии. Однако тот факт, что в Испании и Португалии число людей, занятых в сельском хозяйстве, в 1950 году составлявшее почти половину населения, через тридцать лет уменьшилось до 14,5 и 17,6 % соответственно, говорит сам за себя. После 1950 года за двадцать лет крестьянство в Испании сократилось вдвое, то же самое произошло в Португалии за двадцать лет после 1960 года (ILO, 1990, Table 2A; FAO, 1989).

Эти цифры впечатляют. В Японии, например, число фермеров уменьшилось с 52,4 % в 1947 году до 9 % в 1985‐м. В Финляндии (возьмем реальную историю, известную автору) девушка, родившаяся в семье фермера, которая в первом браке тоже была женой фермера и трудилась вместе с ним на земле, смогла задолго до достижения среднего возраста стать интеллектуалкой, свободной от национальных предрассудков, и сделать политическую карьеру. Зимой 1940 года, когда ее отец погиб во время войны с Россией, оставив жену и ребенка на семейной земле, 57 % финнов являлись фермерами и лесорубами. Когда ей исполнилось сорок пять, сельским хозяйством занимались уже менее 10 %. В подобных обстоятельствах вполне естественно, что многие финны, начав с крестьянского труда, заканчивали свой путь совершенно иначе.

Предсказание Маркса, что индустриализация уничтожит крестьянство, наконец явно воплощалось в жизнь в странах с бурно развивающейся промышленностью, однако резкое уменьшение населения, занятого в сельском хозяйстве в отсталых странах, было совершенно неожиданным. В то время когда молодые левые с воодушевлением цитировали Мао Цзэдуна, говорившего о победе революции путем мобилизации миллионов сельских тружеников против окружавших их городских цитаделей, эти миллионы покидали свои деревни и переселялись в город. В Латинской Америке за двадцать лет число крестьян сократилось вдвое в Колумбии (1951–1973), Мексике (1960–1980) и немного меньше чем вдвое в Бразилии (1960–1980). Примерно на две трети крестьянство уменьшилось в Доминиканской Республике (1960–1981), Венесуэле (1961–1981) и на Ямайке (1953–1981). Во всех этих странах, за исключением Венесуэлы, в конце Второй мировой войны крестьяне составляли половину или даже абсолютное большинство всего занятого населения. Однако уже в 1970‐е годы в Латинской Америке (за вычетом карликовых государств вокруг Панамского перешейка и Гаити) не осталось ни одной страны, где крестьяне не составляли бы меньшинства. Сходной была ситуация и в государствах исламского мира. Всего за тридцать с небольшим лет в Алжире доля крестьянского населения сократилась с 75 до 20 %, в Тунисе – с 68 до 23 %. В Марокко за десять лет (1971–1982) крестьяне перестали составлять большинство населения, хотя их число уменьшилось не столь резко. В Сирии и Ираке в середине 1950‐х годов крестьяне все еще составляли половину населения. В течение последующих двадцати лет в Сирии это количество сократилось вдвое, в Ираке – более чем на треть. В Иране число сельского населения с 55 % в середине 1950‐х годов упало до 29 % к середине 1980‐х.