– Да нет, ей запах не люб. Пошли в овраг, что ли!

Собаки выли по всему хутору, как безумные. Из степи откликались волки.

– А где твои? – спросила Ребекка, когда шли мимо конюшни.

– Да я их запер.

Они спустились в овраг, скрытый от луны раскидистой кроной дуба, который рос на его краю. Это был тот самый овраг, в котором Грицко писал портрет Насти. Ребекка знала об этом. Знал и Микитка. Однако, им пришло это в голову лишь тогда, когда уж стояли возле ручья. Ни она, ни он не выразили неловкости, но обоим стало понятно, что от неё теперь никуда не деться, даже и в другом месте. Микитка снял свою свитку и расстелил её на земле. Ребекка присела и погрузила в ручей босые смуглые ноги. Ей становилось с каждой минутою всё тоскливее. Но Микитка обнял её, и она ему уступила – не от большого желания, а в надежде хоть на мгновение ускользнуть от этой тоски, вонзавшей в неё свои крысиные зубы и днём и ночью, и наяву и во сне.

Луна среди редких облаков светила всё ярче. Ручей журчал всё желаннее. Черпая ледяную воду горстями и поднося их к многострадальным своим губам, Ребекка думала о Микитке с огромной жалостью. Он, бесспорно, любит её – так любит, как никогда никто её не любил. Взять его с собой, чтобы потом бросить, когда она и сама ему надоест? Это может кончиться плохо. Да и обузой он будет ей. Нет, они не созданы друг для друга. Но как ему об этом сказать?

Микитка уже оделся. Сидя на корточках, он смотрел на что-то около дуба. С большой тревогой смотрел.

– Что там? – спросила Ребекка, завязывая тесёмки юбки.

– Собака.

Он прошептал это слово.

– Твоя?

– Да нет, не моя. И не хуторская. Чужая.

Микитка говорил тихо, сдавленно, и его тревога передавалась Ребекке. Она всмотрелась. Около дуба, точно, была собака. Она глядела на них, сверкая глазами.

– Она, по-моему, рыжая, – прошептала Ребекка.

– Рыжая. Ух, как смотрит!

Ребекка и не заметила, как Микитка вынул из ручья камень и запустил им в собаку. Раздался визг, и собака с шорохом лопухов исчезла.

– Зачем ты так?

– Не люблю, когда чужая собака приходит в хутор. Это – к несчастью.

Они уселись на свитку. Ребекка стала гладить вихры Микитки и целовать его. Он вздыхал.

– Не грусти, Микитка! Мне с тобой хорошо.