Начав с Ибн-Сины, причем назвав именно его арабское имя[132], он тут же перешел к Ибн-Зохру[133] и тоже, польстив Ибн аль-Рашиду, произнес его арабское, а не искаженное европейцами имя ученого. Не давая почтенному купцу опомниться и выразить бурный восторг от столь глубоких познаний русского князя в научных изысканиях его соплеменников, Константин плавно перешел на астрономов и философов, высоко отозвавшись о трудах Ибн-Тофейля, Аль-Батраки и Аль-Фараби, после чего, патетически подняв руки, заявил, что только далекие потомки спустя столетия смогут по заслугам оценить титанический труд великого Аль-Суфи[134].

Заметив неподдельное изумление на лице арабского купца, уже с полчаса сидящего перед князем с полуоткрытым ртом, Константин решил, что этот готов, и немедленно переключился на соплеменников Исаака бен Рафаила.

В своем кратком вступлении он отметил, что и его народ также издавна славен своей мудростью. Причем таланты некоторых столь разносторонни, как, например, у Ибн-Эзры[135], и трудно сказать, что больше достойно восхищения — то ли его глубокие познания в математике, то ли блистательное толкование им Ветхого Завета. Закончил же рязанский князь, увидев появившегося в дверях Епифана, заявлением о том, что он с огромным интересом прочел несравненный «Вид земли» почтенного Аврама бар-Хия Ганаси[136].

Подав знак стременному оставаться на месте, Константин вышел на середину комнаты и проникновенно произнес:

— Сказанное в Талмуде, называемом нами Пятикнижием Ветхого Завета, равно почитается и иудеями, и православными людьми, а там ясно говорится: «Око за око, зуб за зуб, кровь за кровь»! Иными словами, но одинаково по сути сказано и в священных сурах благородного свитка[137]. Стало быть, какое преступление оные молодцы совершили, такое наказание и должны понести, так?

Оба купца ошалело, но весьма энергично закивали в знак своего полного согласия со словами князя, и тогда последовало изящное продолжение, которое, как предположил Константин, должно было окончательно удовлетворить обиженную сторону:

— Ведомо ли вам, что и у нас, православных христиан, есть свои запреты на вкушение некоторых видов мяса, кои наш народ почитает и неуклонно соблюдает?

Дождавшись очередной порции энергичных кивков, Константин пояснил более конкретно:

— Один из запретов касается телятины. Мясо оное на Руси не вкушает никто, ибо это грех[138], но ныне… — Он взмахнул рукой, и Епифан нехотя направился к столу, держа на вытянутых руках огромное блюдо с ароматно дымящимися сочными кусками только что изжаренной телятины.