Потому Любим решил чуток схитрить, поведав, что это началось во время тяжелой болезни, когда ему, хворому, явился во сне лучезарный всадник на белом коне и изрек, что в награду за тяжкое телесное испытание дарует он отроку чудный дар.

Правда, дружинник сразу понял, что князь ему не поверил. И дело было даже не в недоверчивости, явно сквозившей в его усмешливом взгляде, устремленном на Любима. Не-эт, тут все гораздо проще — он услышал, что Константин думает, вот и все. А услышав, тут же заторопился пояснить, что словцо «берестянка» вовсе не имечко ангела, как князь помыслил, и то, что он один раз назвал его «она», это он тоже того, просто оговорился с перепугу, да и прочее все не так, и вновь принялся пояснять, запутываясь еще больше.

— Понятно, — кивнул Константин. — Мысли ты читать и впрямь умеешь.

Отпустив парня, он призадумался. Проще всего было бы назавтра отправить Любима и Гремислава вместе с Сильвестром и десятком дружинников на место преступления, дабы ни у кого не возникло ни малейшего сомнения в истинности слов видока и виновность одного из наиболее доверенных воев князя стала бы очевидной, ибо, сам того не подозревая, Гремислав очень точно подсказал бы Любиму, где произошло изнасилование.

Казалось бы, все, и по возвращении оттуда можно было бы смело выносить приговор, но дар даром, а будь он хоть трижды божественный, все равно Любим был один, а Русская Правда требовала семь послухов, не меньше.

Ляпнуть про его божественный дар во всеуслышание? Тогда да, поможет, но завтра же о юном дружиннике разлетятся слухи и сплетни, а такие способности лучше всего держать в тайне, ибо они втройне выгоднее, пока о них никому не известно. Эдакий козырь в рукаве.

Впрочем, даже для собственного блага Любиму о его загадочном даре тоже лучше помалкивать. Парень-то наивный, простодушный, мозгов хватило только-только, чтобы сплести невинную сказку, да и то он пару раз проговорился, назвав светлого ангела Берестянкой. Что-то не припоминал Константин таких имен в Библии. Кто на самом деле был — или была, как один разок ляпнул все тот же Любим, эта самая Берестянка, не суть важно, но коль дружинник обмолвился даже во время спокойной беседы тет-а-тет, то под более пристрастными расспросами божьих слуг непременно, сам того не желая, выдаст что-нибудь еще, и тоже резко не вписывающееся в первоначальную легенду.

Поэтому Константин, вновь велев позвать его к себе, дружелюбно осведомился:

— Теперь ты понял, что если начнешь рассказывать об этом кому другому, то… — А договаривать специально не стал, произнеся все остальное в мыслях.