Гремислав не колебался. Положив руку на священную книгу, он не моргнув глазом громко и прилюдно поклялся, что в изнасиловании не повинен, да и брата девушки убивать вовсе не хотел. Думал лишь поучить, а тот сам набрушился на меч, который дружинник выставил перед собой, пытаясь защититься от юного безумца. Старик только плакал, онемев от такой чудовищной лжи, но сделать было ничего нельзя. Расклад был равный — слово Гремислава против слова старика.

И вот тогда-то из рядов хмуро переговаривающихся меж собой воинов выступил Любим.

— Я видок, — смело заявил он.

И молодой дружинник принялся рассказывать, где Гремислав завалил девку, как выглядел этот тенистый овраг и какие колючие кусты терновника росли неподалеку. Именно они и стали помехой для убегающей от насильника девки, цепко ухватив ее своими колючками за юбку и дав тем самым фору Гремиславу, который за эти несколько секунд успел добраться до беглянки.

Побледнев, обвиняемый начал было оправдываться, но Любим выкладывал доказательство за доказательством, одно весомее другого, и Гремислав выдал себя, истошно заорав:

— Но тебя же не было там! Не мог ты видеть всего этого!

Окончательно доказав этим выкриком свою вину, насильник вроде бы был обречен, но тут к Константину прошел его внешне невозмутимый тезка, который в отсутствие Вячеслава командовал конной дружиной. Склонившись к уху князя, он тревожно шепнул, что Любим в последние два месяца и впрямь никуда не отлучался из Рязани, стало быть, видеть ничего не мог. Получается, либо настоящий видок не он, а тот, кто пересказал Любиму все подробности преступления, либо парень попросту лжет.

Пришлось отложить судебное разбирательство на следующий день и попытаться в присутствии старого Сильвестра вытащить из парня правду. Однако тот упорно стоял на своем, не желая выдавать видока. Сознался он уже ближе к вечеру и то лишь после того, как князь пригрозил, что тогда отпустит насильника, оправдав его.

Попросив разговору с глазу на глаз, дружинник поведал ошеломленному Константину, что на самом деле подлинным видоком был… сам Гремислав, мысли которого он, Любим, слышал так ясно и четко, будто тот произносил их вслух.

Всего дружинник рассказывать не стал — поостерегся. Кто знает, что скажет рязанский князь по поводу берегини и разговора с нею Любима. Хорошо, если рукой махнет, а коли нет? Ведь как ни крути, а если исходить из слов священников, то и сама она — исчадие сатаны, и дар ее тоже нечистый.

К тому же молодой дружинник хорошо помнил, что стряслось в их Березовке три года назад со знахарем Пилипом, а ведь про него ходили одни только слухи, что он знается с нечистой силой. Слухи да сплетни — и ничего более. Но людям епископа Арсения вполне хватило и сплетен, чтобы упечь несчастного мужика в особую келью, специально предназначенную для еретиков. Ныне-то Любим успел узнать, что кельями эти каменные темницы под епископскими покоями только называются. В такой келье впору не в грехах каяться, а к смерти готовиться. И как знать — не сам ли князь Константин это разрешил. Березовка-то — сельцо княжое. Не посмели бы служки епископа без дозволения князя умыкнуть смерда.