Любим передернулся от мрачных перспектив, но ничего не ответил.

— Но если о твоем… гм-гм… божественном даре больше никто не узнает, то все в порядке, — пообещал князь. — Ты меня понял?

Любим молча кивнул.

— Вот и славно. — Отпустив парня, Константин опять призадумался.

Как ни крути, а получалось, что придется действовать строго по Русской Правде, которая, в случае если истец не отказывается от своих обвинений, предусматривала испытание железом, о чем князя уже предупредил старый Сильвестр. То есть выходило, что посылай не посылай, проверяй не проверяй, а все равно варварской проверки раскаленным металлом не избежать.

— Стало быть, железо, — вздохнул Константин, сидя на повторном заседании.

Но Гремислав, искоса бросив взгляд на натруженные руки старика, постарался обезопасить себя от такого риска[153]. Он выступил вперед и во всеуслышание объявил:

— Негоже, княже, когда на твово слугу верного прирок такой изречен. Я вой, а стало быть, и сам за себя могу постоять. Потому прошу тебя, княже, божий суд объявить.

Константин чуть помедлил, сурово взирая на Гремислава, которого он ранее уже дважды предупреждал, чтобы тот не зарывался, поскольку с каждым днем новоявленный боярин вел себя все наглее и наглее. Нет, речь не шла о том, чтобы в чем-то перечить князю или отказываться выполнять какие-либо распоряжения. Да и вообще, если не считать памятного совещания после зимней битвы под Коломной, больше он прилюдно с критикой не выступал.

Однако слухами земля полнится, так что до Константина долетело, как тот обращается со своими рабами, которые у Гремислава имелись. Освободить их из-под его власти прав у князя не было — все пятеро были не русичи, а мордва из пленных, а потому измываться над ними можно было практически безнаказанно, что тот и делал.

Вот касаемо их Константин и предупреждал Гремислава. Мол, не дело так уж лютовать, но тот всякий раз отговаривался, ссылаясь на дерзкое непослушание да нерадивость, которую он из них вышибает, а в последний раз нахально процитировал князю кусочек из Русской Правды:

— Аже кто убиет холопа, ни в нем, ни в робе виры нетути.

— Что же ты остановился? — озлился Константин. — Начал, так договаривай. — И сам продолжил цитату: — Но оже будет без вины убиен, то за холопа урок платити, а князю двенадцать гривен продаже.

— Так то ежели без вины, — упрямо проворчал Гремислав. — Ну уж коль на то пошло, то сыщу я тебе, княже, дюжину гривен, не сумлевайся, а покамест в мои дела не лезь. Службу я несу справно, а что до остального, то оно токмо мое и ничье боле.