Девка же от горя на следующий день задавилась в овине.

Многие в селище поняли, кто именно виноват, да и как тут не понять — изрядно людишек видали, как она растрепанная да в продранной одеже вся в слезах брела со стороны околицы. Приметили и появившегося спустя малое время с той же стороны ухмыляющегося Гремислава, но помалкивали. Оно, конечно, ежели судить по правде, то тут спору нет. Одна беда — селяне давно уж горькой жизнью научены, так что ведали — на самом деле правду эту сыскать не так-то просто. Упрятали ее злые бояре за семь заборов, положили во железный сундук и затворили его на семь замков. Ключи же в окиян-море выбросили, чтоб никто отворить не сумел.

Ходили, конечно, слухи о праведном суде князя Константина. Те из прончан, коим побывать на нем довелось, взахлеб всем прочим о нем сказывали. Слушали их раскрывши рот, как сказку дивную. Старики только кивали да головами седыми качали, а бабы, особливо когда речь о вдовице убогой заходила, от умиления и вовсе ревмя ревели.

Однако сказка — она и есть сказка, а ты поди доберись до князя светлого. Вон старик, что детишек своих по милости Гремислава в одночасье утерял, шапчонку надвинул, котомку прихватил и подался за правдой в Рязань стольную. И где он теперь ныне? Да и осмелел он только потому, что терять ему уже нечего было. А кому есть что, тогда как?

И вообще, сказка — она хороша, ежели ее лежа на теплой печи слушать. Нешто на самом деле тот же князь свого слугу изобидит? И когда такое случалось, чтоб ворон ворону глаз выклевал? Волки, они завсегда дружной стаей по лесу бродят, тем и сильны.

Ныне же Гремислав сызнова объявился. Дескать, приехал за малолетним княжичем, коего князь Константин зрить жаждет. А у самого взгляд недобрый, волчий. Да и народец с ним тоже из такой же породы. Народ в недоумение пришел — к чему это? К тому ж свежо еще в памяти, как старшенького до смерти запарили. И как-то жалко стало дите малолетнее — ну если и этого так же?

Но и отказать впрямую тоже не годится — уж больно чревато. Коли сам Константин велит — ну как тут ослушаться? Ныне Гремиславу еще можно на порог указать — благо, что с ним всего два десятка, а ежели завтра рязанский князь многотысячную рать пришлет — тогда что делать?

Тут же сыскались горячие головы. Стали крамольные речи вести, что, мол, надобно всем миром подниматься и Ляксандру-княжича никому не отдавать. Попробовали их старики урезонить. Дескать, еще неведомо, по какой такой надобности в стольный град нашего княжича кличут — может, за добром, про Ингваря с Давидом напомнили, но тут сам Гремислав масла в огонь подлил. Он и в прошлых грехах прилюдно покаялся, и поведал ошеломленным прончанам, что Константин задумал с дитем сотворить. Потому и послал с ним всего два десятка, чтоб разговоров опосля было поменьше.