Вошла боярышня, в сарафане простом, зеленом, поклонилась почтительно, в пол.

– Благослови, владыка.

Макарий и благословил, не поленился.

Заодно и пригляделся получше.

А что такого-то?

Боярышня стоит, симпатичная, коса длинная, каштановая, личико симпатичное. Не красавица редкая, навроде той же Утятьевой, но очень даже приятная боярышня. Фигурка, опять же, и спереди есть на что полюбоваться, и сзади за что ущипнуть… прости, Господи, за мысли грешные. Ну точно б ущипнул лет тридцать тому назад, а сейчас только смотреть и осталось.

Стоит, глазищи опустила, как оно приличествует, руки тоже спокойно опущены, платье не перебирают, не нервничает боярышня. Вины за собой не чует, да и какая на ней вина?

Что царевичу она по сердцу пришлась?

Так то и не грех, он парень молодой, она девушка красивая, такое и само по себе случается. Почему эта, а не та?

И не таких любят-то! Макарий всякие виды видывал, и с хромыми живут, и с рябыми, и с косыми. И ведь любят же! И живут-то сча́стливо.

– Проходи, Устинья Алексеевна, удели уж старику времени немного.

Боярышня прошла, села, на прибор чайный посмотрела. Нарочно Макарий его поставил, иноземный, с кучей щипчиков, сахарницей, молочником, прочей утварью – интересно ему стало.

– Поухаживать за тобой, владыка?

– И поухаживай, чадо. Я чай с молоком люблю, грешен.

Пристрастился, приучила его Любава, сначала вкуса не понимал, а потом приятно стало. Но девчонка-то эта откуда что знает?

И руки не дрожат у нее, и движутся спокойно. Видно, не в первый раз она такое проделывает.

– Я погляжу, у тебя дома тоже чай любят?

Устя головой качнула быстрее, чем подумала.

– Нет, владыка, не любят. И с молоком тоже.

– А ты с ним ловко управляешься.