Ему оставалось жить чуть меньше двух лет. Но в тот момент он вполне мог думать, что погибнет в ближайшие минуты или часы. Позже он написал в «Дневнике»: «О, как тяжела жизнь, как легка смерть». О его мужестве свидетельствует приказ, который он дал себе. Оставаться самим собой. Сохранить внутреннюю свободу. Впоследствии это надменное равнодушие к судьбе стало обязанностью в Доме сирот. На допросах в гестапо на аллее Шуха Корчак держался с ироничной отстраненностью, достойной Сократа. Ему грозил большой штраф за нарушение правил. У него не было наличных денег. Он дал немцам свою довоенную сберкнижку, на которой лежало три тысячи злотых. Гестаповцы не хотели ее принимать. Она не представляла никакой ценности. Предложили выпустить его за выкуп, который должна была заплатить еврейская община. Он отказался.

– Не хочешь, чтобы за тебя заплатила община?

– Нет{383}.

Его отвезли обратно в Павяк.

Никто не знал, чем закончится это опасное приключение. Можно себе представить, каким потрясением арест Доктора стал для пани Стефы, воспитателей, детей – всей их компании, для которой начинался новый, непонятный, страшный этап: жизнь без него. Но у Стефании Вильчинской был железный характер. Она смогла совладать со всеобщей растерянностью и паникой. Заставила всех работать. Чтобы расселить сто пятьдесят детей в новых, не приспособленных к нуждам интерната помещениях, выделить место на спальни, классные комнаты, мастерские – и организовать жизнь таким образом, как будто ничего не изменилось, – требовалось множество усилий, так что на отчаяние времени не оставалось.

Пани Стефе было пятьдесят четыре года, и, вероятно, сил у нее было меньше, чем прежде. Но на нее можно было положиться. Она справлялась – как и в 1914 году, когда Доктор ушел на войну, а она, двадцативосьмилетняя девушка, в это опасное военное время осталась одна с группой воспитанников. Она всегда была сильной. И всегда – одинокой. Чего ей это стоило? Никто и никогда не спрашивал ее об этом.

Шок от переезда немного смягчало то, что на Хлодной они нашли относительно безопасное убежище. На участке 33 находилось два дома: школьный и жилой. Дом сирот получил в свое распоряжение школьное здание, а в частных квартирах, из которых выехали поляки, поселились евреи, изгнанные из «арийского района». Среди них был и Михал Зильберберг, учитель гимназии, специалист по иудаике. Благодаря ему сегодня мы знаем, что этот дом был одним из самых чистых и ухоженных зданий в гетто, а его случайные жильцы – ортодоксы, ассимилированные евреи, крещеные, сионисты, социалисты – избегали конфликтов. «Общая судьба и столь зыбкий завтрашний день связали нас, мы жили как одна семья»{384}.