Тем временем Корчак собирал средства, чтобы отправить детей в летний лагерь в Гоцлавек. Чиновникам из «Центоса» он объяснял: «Может быть, для детей это последний шанс побегать по лесу, вдохнуть деревенский воздух, сорвать свежую траву <…>, я заберу и других детей, но дайте мне снаряжение, персонал и провиант»{377}. Выполнить его просьбу было очень трудно. Перед еврейской общиной стояли проблемы поважнее. В других варшавских приютах воспитанникам было нечего есть. Поездка выглядела блажью, особенно учитывая то, что для евреев уже ввели запрет менять место проживания и пользоваться железной дорогой. Однако Корчаку это удалось. Войт гмины Вавер Станислав Крупка и представители местной еврейской общины позаботились о пропитании и транспорте. Немецкий комендант Вавера, швед по происхождению, порядочный человек, закрыл глаза на присутствие в общине еврейских детей, хотя его толерантность могла закончиться бедой для всех. В течение трех смен триста детей, не только из Дома сирот, но и из других детских домов, успело побывать на каникулах в деревне.

12 октября 1940 года, в главный еврейский праздник – Йом Кипур, то есть Судный день, из уличных громкоговорителей, которые называли «щекачками» (брехалками), прозвучал приказ Людвига Фишера, начальника варшавского округа: создать в Варшаве еврейский район и обозначить его границы. До конца октября все поляки должны были съехать оттуда, а евреи – въехать. Евреям разрешалось взять с собой только «узелок беженца» и постельное белье. Один из громкоговорителей был у нас под окнами, на рынке Старого Мяста. Я до сих пор вижу побелевшие от ужаса лица бабушки и матери. Когда замолк голос из мегафона, они еще минуту стоят неподвижно, а потом бабушка своим властным тоном говорит матери: «Исключено, моя Ханя!»

Это означало, что необходимо укрыться за городом, в чужой среде; в Варшаве бабушка и мама были слишком известны. К счастью, им ни с кем не пришлось спорить о правильности такого решения. Часть семьи успела уехать из Польши. Часть тоже решила скрываться. Деда давно не было в живых. Говорили: «Слава Богу, что Куба не дожил до этого», предполагая, что гордость не позволила бы ему согласиться на жизнь скитальца. Хотя – кто знает?

Чтобы уцелеть, одной решимости было мало. Нужны были благоприятные обстоятельства. Та степень ассимиляции, которая позволила бы влиться в польское общество. Финансовые средства, которые дали бы возможность выжить. А прежде всего, помощь преданных друзей. Благодаря им бабушке и матери удалось получить «арийские бумаги» и найти укрытие. В конце октября 1940 года, выехав из Варшавы в неизвестность, мы прибыли в Подкову Лесьну.