Невозможно представить себе, как чувствовали себя люди, вокруг которых все туже затягивалась дьявольская петля. К счастью, они не видели всего масштаба происходящего, только фрагменты непосредственно окружающей их реальности; каждый день им приходилось прилагать все усилия, чтобы пережить этот день, не впасть в отчаяние. На Старом Мясте, будто в маленьком местечке, мы провели год. Как он пролетел? Бабушка и мама приводили в порядок дела. Чтобы их предприятие не попало в руки немцев, они заключили фиктивный, помеченный задним числом договор с Анной Жеромской. Вдова Стефана Жеромского, якобы за долг издательства, не выплаченный писателю, забирала имущество издательства. Теперь она могла управлять книжным домом на Мазовецкой и из прибыли выплачивать бывшим владелицам деньги, на которые можно было прожить. Я ходила на тайные сборища с компанией друзей и бегала по рынку.

Как-то раз мама забрала меня и мою подружку Эву Згрых на Крохмальную, на какое-то детское представление, организованное Корчаком. Доктор в зеленом полотняном кителе и с повязкой на плече – на улице он не носил ее, но, наперекор всем, надевал дома – нараспев читал повесть о детстве Моисея, вместе с другими еврейскими детьми приговоренного к смерти по указу грозного фараона. Не думаю, что я тогда что-нибудь поняла. Мы угощали странных, чужих, серьезных детей леденцами из разноцветной жестянки. Они брали сладости осторожно, без обычной детской жадности. Я робела перед ними, словно то были жители другой планеты. Если бы не случайная удача, я разделила бы их судьбу.

Вот что моя мать пишет о нашей жизни на Старом Мясте:

Иногда, в летние вечера, в скучные воскресные послеобеденные часы, мы даже сидели на улице, поставив стулья перед домом, в кажущейся тишине – мертвой, но уже полной нарастающей грозы. Когда наступала ночь и комендантский час сметал прохожих с улиц, рынок становился еще более пустым, иногда мокрым и блестящим от дождя, иногда синим от луны. Только кованые сапоги гитлеровских стражников грозно звенели о булыжник <…>. При свете дня было видно, как справа, поперек улицы Широкий Дунай или Запецек, растут стены, которые должны были, как предсказывали посвященные, окружить будущее гетто <…>.

В нашей новой квартире нас посещали люди, которые еще улыбались, разговорчивые, аккуратно одетые, полные планов и оптимизма, но уже заочно приговоренные к уничтожению, игравшие свои роли как dramatis personae, еще не знающие финала последнего акта. Кого разорвет бомба, кого завалит камнями, кто упадет с пулей в сердце или в затылке, кого задушит циклон в газовой камере? Кто выпрыгнет с высокого этажа? Кто умрет от тифа?{376}