Букалов был одним из самых ярких ораторов и харизматичных людей, которых мне приходилось встречать. Каждый вечер общения с ним превращался в спектакль, но не только одного актера. Он всегда интересовался жизнью друзей и тем, что происходит на родине, все принимал близко к сердцу, имел и отстаивал свою точку зрения, но был восприимчив и к той, что высказывал собеседник.

Буквально за день-два до смерти, он еще, прильнув к компьютеру, слушал «Эхо Москвы». Он был предан всему, что считал первостепенно важным: семье, друзьям, профессии.

Его все любили, и, кажется, у него совсем не было врагов. Но о тех немногих, с кем у него когда-то произошли недопонимания или размолвки, говорил без агрессии, скорее с сожалением. Он любил жизнь, любил людей, и они отвечали ему взаимностью.

Символично, что его дом в районе ЭУР «на проспекте Гуманизма», как мы переводили на русский название Viale dell`Umanesimo, находится рядом с «символами некоммуникабельности» – зданиями модернистской архитектуры и телевышкой в форме гриба, ставшими знаменитыми благодаря фильму Антониони «Затмение», который здесь снимался. Этот «Дом Букалова» был контрапунктом отчуждению и равнодушию, настоящим островом гуманизма, здесь билось русское сердце Рима.

Погоржельский Дмитрий

Погоржельский Дмитрий

Когда Алёша пришел работать в журнал «Новое время» и его представили на редколлегии, кто-то из коллег как бы по секрету заметил мне: «Он из “опальных, бывших мидовцев”». Вскоре Алёша сам рассказал мне о том, что произошло с ним. Я почувствовал к нему еще большее уважение и симпатию. Как оказалось, примерно в одни и те же годы я тоже «проходил» нечто подобное. Наши судьбы не по нашей воле сделали резкий поворот. Наверное, все-таки к лучшему – о чем мы говорили с ним не раз.

Но это так, к слову. Мы с Алешей сразу подружились не поэтому. А конечно же, потому, что оба поняли – мы “одной группы крови” и из “одной песочницы”. К тому же очень скоро выяснилось, что мы учились в одной школе с Галей – женой Алеши.

Меня всегда по-хорошему удивляла способность Алеши сохранять спокойствие – во всяком случае, внешне – в самых разных ситуациях. В декабре 1988 года, на следующий день после страшного землетрясения в Армении, мы вдвоем полетели в командировку в Спитак. Пожалуй, никогда больше нам не доводилось видеть столько горя, такого человеческого отчаяния.

Через два дня, добравшись до Еревана, мы сидели в гостинице, заканчивая большой материал, и ждали вызова редакции по телефону, чтобы сразу, буквально “с колес” продиктовать в номер страниц восемь текста. Связь была из рук вон скверной и все время прерывалась. Как вдруг на улице раздалась сирена, в дверь номера постучала горничная со словами – уходите немедленно, сейчас снова будут толчки. Я на какое-то мгновение дрогнул и предложил Алеше выйти из гостиницы. На что он ответил: «Нет, давай не будем паниковать, все-таки дождемся связи и продиктуем материал». Сказал так спокойно, что мне стало неловко за свою минутную слабость.