Этот поход в Ватикан помог мне понять главное: почему все так любили Алешу Букалова. Он в любой ситуации каким-то естественным образом вписывался в контекст, с самыми разными людьми разговаривал на их языке и о том, что было интересно им. И ему все доверяли.

Шендерович Виктор

Шендерович Виктор

«Показать Букалову Ватикан…»

С Алексеем Букаловым меня познакомил Петр Вайль. При всей разнице биографий, у этих людей был ясный общий знаменатель: обостренный вкус к жизни и желание делиться – книгами, кухнями, городами… У Вайля в этом смысле было много любовей, у Лёши – одна. Вечный город был его домом и пожизненной страстью, и не влюбиться в Рим заново после прогулок с Букаловым было невозможно.

В последние годы жизни делал это, увы, уже почти в буквальном смысле вслепую. Крепко держа тебя под локоть, по солнцу выводил на какой-нибудь перекресток и уточнял, безошибочно указывая рукой:

– Собор там?

И, получив подтверждение, указывал следующее направление. А потом рекомендовал обратить внимание на перспективу, открывающуюся с ближайшего угла… Карта Рима в 3D была словно бы закачана в его мозг. Глаза были не нужны Леше, чтобы продолжать видеть эту красоту.

И вот в нашу последнюю встречу, после прогулки, сидим небольшой компанией в пиццерии, Лёша рассказывает что-то. И вбегает, озираясь, взвинченная русская экскурсоводша, потерявшая свою группу. Слышит родную речь – и бросается к Букалову:

– Вот вы где! Идемте скорее, я вам Ватикан покажу!

– Родненькая, – ответил Лёша, повернув голову на звук голоса, – давайте лучше я вам его покажу!

«Родненькая» обиделась на бестактного приезжего – она не знала, что в Риме он прожил дольше, чем она на белом свете. А «показать Букалову Ватикан» – немедленно стало мемом.

Алексей Букалов был умен и самоироничен, и это делало его теплое обаяние неотразимым, но Лёшины человеческие масштабы открылись мне (отчасти по контрасту) в довольно сложное для меня время.

В феврале 2014 года, в олимпийские дни, предшествовавшие «покоренью Крыма», на меня, по отмашке, обрушились из СМИ ведра федеральной дряни. Дистанцироваться от меня сочли за благо в те дни и некоторые записные либералы. «Государев человек», номенклатура – Букалов позвонил почти сразу. Позвонил, чтобы сказать ясные слова поддержки, позвать в гости…

И я помню, как смог вдохнуть глубоко, впервые за долгое время.

Вслед за Пушкиным (которого он отменно знал и к которому испытывал какое-то совершенно личное чувство), Букалов твердо верил, что и в государевой службе можно сохранить человеческое достоинство.