Юрий не стремился стать отличником, зато любил ходить по московским театрам. Мур иногда составлял ему компанию, так что “монополия” Мити и здесь была нарушена. Впрочем, уже в марте Мур и Юрий ненадолго поссорятся – вроде бы из-за девочки. Мур снова подружится с Митей, Юра отойдет на второй план, оставшись приятелем Мура. Если рядом не было Мити, Мур ходил с Юрой на футбол, играл в карты.
И все-таки весной 1941-го Мур пришел к заключению, что Юрий совсем не тот идеальный советский друг, с которым хотелось бы проводить время. Хуже того, Мур снова ощущает свое одиночество: “…просто не с кем дружиться. Мне просто никто не приходится по душе”.789 Эти мысли преследуют Мура и в 1940-м, и в первой половине 1941-го. С течением времени он всё чаще пишет о дружбе, которую ищет и не находит. Даже мысли о женщинах отступают перед этим отчаянием. Нет друга – это хуже, чем нет женщины, гораздо хуже: “…ни с кем в СССР у меня нет человеческих отношений – Митька не считается, потому что эти отношения нельзя считать советскими”.790
Мур действительно старался “жить интересами класса, школы”. Редактировал стенгазету. Выступал с докладами. Болтал с мальчишками на переменах. Его уважали. И все-таки, к своему ужасу, Мур открывает, что как бы он ни старался, для советских он – не свой, чужой. На нем лежало “клеймо Запада”. Однажды Мур пожаловался Юрию, что боится так и не стать русским человеком: “…хотя я стараюсь наиболее полно приспособиться к советским условиям, все-таки все во мне видят «мусьё» и «хранцуза», говорят, что во мне нет ни капли русского духа, что я на русского не похож…”791
“Ни капли русского духа…”
“Ни капли русского духа…”
На русского не похож… Об этом говорили многие. Ахматова назовет Мура “парижским панельным мальчишкой”. Мария Белкина, едва увидев Мура в парижском пиджаке, сказала себе: “Не наш”. При этом Цветаеву она считала вполне “нашей”, очень русской: “Столько лет прожила за границей, в Париже – и ничего от Запада. Всё – исконно русское, и даже не городское, а скорее что-то степное, от земли…”792
Мария заметила, как похож Мур на Цветаеву, но она своя, а он – иностранец: “Своей манерой держаться, своей лощеностью, умением носить костюм, повязывать галстук он был очень «не наш» и казался парижанином, а может быть, он и вправду был им…”793
В науке до сих пор нет единых, общепризнанных критериев, по которым различают людей разных национальностей. А в повседневной жизни простые люди легко опознают своих и отделяют от чужих.
Как же они могли сына и мать отнести к разным нациям? Оба свободно владели русским и французским (Цветаева при том еще немецким и английским). Оба были формально православными и фактически неверующими. Оба носили одежду и обувь, купленную еще в Париже. Были похожи внешне, сходились во многих интересах (русская и европейская литература, кинематограф, отчасти театр). Но именно в поведении Мура находили нерусское, чужое, отличавшее его от других. И эти отличия считали не личными, не индивидуальными, а именно национальными. И как ни старался Мур быть русским и советским, всё равно к нему относились “как к какому-нибудь гибриду из зоопарка”.794