Как ни беден был Мур, а все-таки среди студентов выделялся. По словам его сокурсника Анатолия Мошковского, Георгий Эфрон всегда “был тщательно причесан, на нем щегольски сидел синий пиджак с галстуком – галстуки мало кто из нас признавал. Лицо у Георгия было очень интеллигентное: высокий бледный лоб, орлиный нос и длинные узкие иронические губы. Во всём его облике чувствовалась порода – в четких чертах лица, в умных светло-серых глазах, в подбородке, даже в этой бледности… Достоинство, взрослость, опыт, умение, как мне казалось, далеко видеть и глубоко понимать”.¹²²³ Страсть к парикмахерским, о которой писала еще Цветаева, очевидно, сохранилась у Мура несмотря ни на что. В Москве ему удалось немного приодеться. Главное же, Мур, как и прежде, казался старше своих лет. 1 февраля 1944 года Муру исполнилось девятнадцать, но ему можно было дать лет двадцать пять. Наконец, он выделялся и знаниями, и умом.

Вряд ли Муру так уж нужны были лекции. Мальчик, который еще в девять лет взял в руки толстенный том Ипполита Тэна, в девятнадцать, вероятно, и сам мог бы прочесть лекцию по европейской истории и тем более по литературе. Но Мур пришел в институт не только и не столько за знаниями. Так же как не ради знаний он так старательно учился в школе. Мур давно понял, что в СССР колоссальное значение имеет официальная бумажка. Диплом, свидетельство, аттестат незаменимы для молодого человека, решившего делать хоть какую-то карьеру. Бумага дает официальный статус. Не зря даже Цветаева радовалась, когда ее “провели в группком” Гослитиздата. Композиторы, художники, писатели – все были объединены в творческие союзы. Бумажка давала положение в обществе, спасала от обвинения в тунеядстве. Вспомним, что двадцать лет спустя, в благополучное и почти вольное хрущевское время Иосифа Бродского обвинили в тунеядстве. А когда Бродский назвал себя поэтом, от него потребовали доказательств: “А кто это признал, что вы поэт? Кто причислил вас к поэтам? <…> А вы учились этому? <…> Не пытались кончить вуз, где готовят… где учат…”¹²²⁴

Расчетливый и дальновидный Мур постарался обезопасить себя от возможных неприятностей и получить нужную бумажку, которая подтверждала бы его положение в обществе.

Студенческой жизни, судя по участию в литературном вечере, он не сторонился, хотя с другими студентами общался мало. Георгий, кажется, был о них невысокого мнения. Анатолий Мошковский вспоминал, как Мур читал им свой рассказ, при этом поясняя, кто такой Зевс, кто такая Афродита: “Он все-таки считал нас, советских студентов 1943 года, не дюже начитанными и грамотными… А мы ведь кое-что знали!”¹²²⁵