Дни потекли за днями, приятные в своем однообразии. Моей излюбленной прогулкой было так называемое «канони». Надо было пройти всю городскую набережную, потом за городом начиналась дорога, вся в садах, виллах и через масличную рощу. Из садов выглядывали деревья, покрытые золотыми апельсинами и мандаринами, которые казались отблеском солнца, а бледные лимоны словно отражали на себе лунный свет. Все это благоухало и светилось лазурью и благодатным югом. «Канони» было на повороте острова. Оттуда открывался чудный вид на море с двух сторон и на прелестный романтический островок, взятый Беклином как образец для своего «Острова смерти»{128}. Только я не мог понять, как он мог взять для такого мрачного сюжета такой лучезарный островок, который кажется каким-то букетом, опущенным в море.

Мы совершали иногда и более продолжительные прогулки в автомобиле по очаровательным окрестностям острова; были между прочим и в знаменитом Ахиллесис{129}, который нам показывал французский офицер-стрелок, приставленный к охране дворца. Парк – чудный, великолепные деревья, чудный вид на море, но все, что касается архитектуры и убранства дворца, поражало редкой безвкусицей. Императрица Елизавета, построившая этот дворец, воздвигла памятник Ахиллесу, который изображен полулежащим, раненым в пяту[228]. Императору Вильгельму, приобретшему дворец после трагической кончины австрийской императрицы, это не понравилось. Он пожелал исправить историю, и тут же соорудил колоссального Ахиллеса, который стоит и возвышается над парком, угрожая ему и, кажется, всему миру. Словом, Ахиллес поступил на прусскую службу. На памятнике написано: «Вильгельм – Ахиллесу»[229].

Ездили мы осматривать сербские лагери, расположенные внутри острова, в масличных рощах. Когда выбор места для реорганизации сербской армии пал на Корфу, там ничего конечно не было подходящего для размещения такого количества людей. Вместе с тем было столько уже упущено времени, что перевозку армии нельзя было теперь задерживать ни на один лишний день. Вначале не было даже палаток и люди ночевали под открытым небом. В Корфу благодатный климат, и часто в январе днем было тепло, даже жарко. Ночью, однако, температура значительно охлаждалась. В связи с этим и с общей истощенностью вначале среди армии открылась значительная смертность. Особенно много умирало молодых рекрутов. Климат Корфу вызывал перелом в здоровье людей. Одни быстро поправлялись, другие, самые слабые, так же быстро умирали. Всех приезжавших пропускали через осмотр и наблюдение, высаживая сначала на маленький островок Видо, прямо против Корфу. На Видо действовали французские санитарные учреждения и госпитали. В первые дни, когда не было ни бараков, ни палаток и не было достаточного медицинского персонала, на Видо ежедневно умирало по 150 человек. Тела их прямо сбрасывали в море с берега. Только потом был приспособлен особый пароход, который уходил дальше в море и там опускал умерших. Я посетил Видо, когда там уже была налажена организация и госпитали. Во время моего посещения я видел, по счастью, уже немногих – приговоренных к смерти от истощения. Я не думал, чтобы живое человеческое существо могло превратиться в такой, в буквальном смысле слова, скелет, покрытый кожей. У некоторых открывались раны от истощения. По счастью, никаких заразных болезней не развивалось на этой почве вероятно потому, что Сербия за год до того переболела эпидемиями в небывалых размерах.