Так как все имеет свой конец, то и мы доплелись до Медуи. Порт, носивший это имя, состоял из трех-четырех лачуг. В одной из них, в маленькой комнате, мы нашли все правительство: Пашича и его товарищей по Кабинету. Один из них, люба Давидович (министр просвещения) лежал на кровати и корчился от колик, а Пашич давал ему что-то пить. Наследник остался ночевать в Алесио в девяти верстах не доходя Медуи. Он был очень болен последнее время в Скутари, по-видимому, приступами камней в печени, и сильно страдал. 1 января он должен был в первый раз встать с постели, а тут пришлось сразу совершить такое путешествие. Всю дорогу его несли на носилках, а на следующий день он ожидал крейсера, на котором отплыл в Дураццо, не желая покидать своих войск, пока они были в Албании.

Пока мы теснились в маленькой комнате, куда набралось порядочно народа, пришел адмирал Трубридж звать нас всех к себе обедать. Пашич за усталостью отказался. Пошли английский посланник Де-Гра, Бопп и я. Нужно было из домика, где мы были, и который находился на косогоре, спуститься куда-то вниз, в другое помещение, нечто вроде сарая или склада, где Трубридж устроил столовую. Ветер усилился и положительно срывал с нас платье. Бедному Боппу надуло щеку; она у него вздулась и делала его еще более несчастным. Зато какое наслаждение было съесть горячий обед, показавшийся необыкновенно вкусным, особенно бифштекс, запеченный в тесте. Сам Трубридж был необыкновенно милым и гостеприимным хозяином.

Пообедали мы часов в десять, но пришлось ждать отъезда на пароход. Дело в том, что в Медуе был только один паровой катер, и тот испортился. Мы ждали, пока его чинили. Одно время думали, что нам придется отложить отъезд до утра. Трубридж покинул нас, чтобы пойти распоряжаться. Когда мы начали уже терять надежду, он появился и пригласил следовать за собой только министров и посланников. Секретари и все остальные должны были ждать следующей очереди. Мы спустились к морю и кое-как разместились в маленьком катере, куда нельзя было втиснуть ни одной самой небольшой вещи. Мы все сидели, скрючившись от тесноты, хотя нас было не больше 13–15 человек. Катерок сильно качало. До парохода было довольно далеко. Это был «Cita di Bari», – торговый пароход, приспособленный для нужд военного времени. Мне было очень тяжело расставаться с Мамуловым, тем более, что не было никакой уверенности, что он также попадет на этот пароход, не говоря уже о вещах. Трубридж обещал сделать все возможное, чтобы отправить Мамулова на следующий день, если не удастся перевести его теперь же. Еще часа за два пришлось прождать на пароходе. К величайшей моей радости вдруг появился и Мамулов, и не только он, но и все наши вещи. Он и греческий Поверенный в делах энергично добились, чтобы все вещи дипломатов были погружены в баркас и реморкированы катером на пароход. Я вздохнул свободно, увидав Мамулова. Бедный Пашич и его коллеги уезжали, не имея при себе даже дорожной сумки, смены белья. Свои вещи они получили только через неделю. Но в эту минуту думалось главным образом о том, что сейчас никуда уже больше не придется идти пешком и отдаться своей участи. Это было первым отдыхом.