Сама идея возможного замыкания системы родства происходит из ошибочной точки зрения, отрывающей матримониальные практики от их экономической и политической основы. На примере индейцев гуаяки Пьер Кластр показал, что чистых номадов не бывает, потому что всегда есть стоянки, на которых накапливаются хотя бы небольшие ресурсы, чтобы питаться, заключать браки и т. д.[1006] Критика эпистемологического характера, которую Делёз и Гваттари адресуют представителям структуралистской антропологии, равно как и любой другой структуралистской семиологии, касается того, что такая антропология делает акцент на сфере обмена и циркуляции в ущерб социальному производству и воспроизводству. Для них же машина опять-таки противостоит структуре, поскольку она – ее сильное звено: «Никогда размягченная структура не смогла бы функционировать и не создала бы никакой оборот, если бы не жесткий машинный элемент, который управляет записями»[1007].

Все виды деятельности пронизывают опыт, сегментируя его пространственно или социально, сочетая разные типы сегментации – линейные, бинарные, круговые. Именно африканисты, не имевшие отношения к структурализму, такие как Мейер Фортес, Эванс-Притчард и некоторые другие, сумели показать, что политическая система примитивных обществ, не имевших государственности, смогла инкорпорировать территориальные системы и сегментарности, опираясь на отношения родства и апроприируя их в соответствии с гибкой, гибридной системой. Делёз и Гваттари отлично видят работающую здесь бинарность, но противопоставляют примитивные общества с гибкой сегментацией современным обществам, в которых она жесткая. Для обоснования своего тезиса они привлекают реформу афинянина Клисфена из Древней Греции, построившего политическое пространство гражданства на перекодировании сегментов родовых линий ради создания гомогенного пространства. Но эти два вида сегментарности переплетены друг с другом, и можно увидеть гибкость в сердцевине самых забюрократизированных систем, как это показал Кафка.[1008] И наоборот, внутри примитивных обществ можно наблюдать узлы одеревенения, затвердевания. Это пересечение сегментарностей присуще любому обществу или индивиду, и на нем основан господствующий характер политики: «Короче, все является политикой, но любая политика – это сразу и макрополитика, и микрополитика»[1009]. Микрополитика, намечаемая этими наблюдениями и приоритетом, отдаваемым политическому, выступит в качестве главного понятия, когда будет опубликована «Тысяча плато», где она придет на смену шизоанализу, став его эквивалентом.