…никогда больше не должен просить его приходить на обеды к Канту. Кант был очень этим задет и беспокоился. Он рассказал об этом своим застольным товарищам и с некоторой тревогой сказал, что ему было бы спокойней, если бы он только знал причину, почему Краус столь отдалился. Он совершенно не понимал, чем мог оскорбить Крауса[1301].

Краус, конечно, повел себя странно. Его поведение можно посчитать грубостью и, возможно, даже неблагодарностью. Почему он не поговорил с самим Кантом? Разве обыкновенная порядочность не требовала объяснить Канту, почему он больше не хочет его видеть? Даже если Кант навязал ему эти рецензии, и даже если Краусу было трудно с ним разговаривать, он мог бы написать ему письмо. Если бы Кант открыто его оскорбил, в этом не было бы необходимости, но ведь такого не было. Возможно, Краус чувствовал себя из-за всего этого настолько плохо, и ему было так трудно говорить об этом с Кантом, что оказалось проще пойти на полный разрыв. Как бы то ни было, в письме к Якоби осенью 1789 года Краус заявлял, что никогда не жалел, когда прощал того, кто его оскорбил, но что «воспоминание о гневе, нетерпении и желании непременно уязвить в споре, которым я поддавался, ужасно беспокоит меня, и даже в лучшем из настроений я не могу не находить такие чувства по меньшей мере глупыми»[1302] Возможно, это относилось к его ссорам с Кантом, а может быть, Кант пробуждал в нем его самую худшую сторону и отступление было способом избавиться от подобных невзгод.

Ни Кант, ни их общие друзья толком не знали, что раздражало Крауса. Они придумывали свои версии. Кто-то считал, что Кант отказался взять деньги Крауса, когда тот предложил оплатить свою долю[1303]. Большинство находили причину в разногласиях во время их бесед – а разногласий, по-видимому, было немало. Один из их последних споров касался вопроса о том, был ли среди евреев хоть один великий человек. Краус якобы защищал евреев как «умный и талантливый народ», в то время как Кант якобы утверждал, что по-настоящему великого еврея никогда не существовало. Но, как отметил биограф Крауса, Краус никогда и нигде не говорил ничего положительного о евреях, да и в общем-то был убежден, что евреи вообще не могут быть хорошими гражданами. Говорят даже, что он испытывал личную антипатию к евреям, с которыми был знаком. От хорошего друга Гамана, чья антиеврейская риторика, безусловно, была близка к тому, что некоторые назвали бы антисемитизмом, нельзя было ожидать, что его будет сильно волновать защита еврейской чести. Кант, со своей стороны, высоко ценил Мендельсона и защищал его от оскорблений, и у него было много студентов-евреев, которых он считал талантливыми и способными. Герц был лишь одним, пусть и самым важным из них[1304]. Если такой спор и состоялся, то вероятнее всего, что стороны заняли ровно обратные позиции. Как бы то ни было, любое такого рода разногласие едва ли могло быть причиной их разрыва, оно могло послужить только поводом. Настоящая проблема лежала глубже.