Трагедия Григория – это трагедия в развитии самой жизни, которая изменяет своей сути и увеличивает – почти максимально – долю энтропии, беспорядка. Общечеловеческий смысл трагедии Григория состоит в том, что жизнь в результате невиданных потрясений почти утратила свой прежний – человеческий – вид, предстала обкорнанной, искаженной, «выжженной, как палами, степью».

Трагизм «Тихого Дона», как наиболее рельефно он выразился в судьбе Григория Мелехова, связан и с тем, что духовные поиски им смысла жизни, правды, завершаются как бы еще не начавшись, по крайней мере не развернувшись в полную силу. И дело, конечно, не в «ограничительных» личных его качествах. Здесь-то как раз все обстоит самым замечательным образом. Суровые исторические обстоятельства таковы, что цепь случайностей стыкуется в вериги такой крепости, что вынести их не может даже человек поистине титанической силы.

И ведь Михаил Кошевой и ему подобные герои, которые могли бы быть соотнесены с «новым поколением», не обещают нам в своем дальнейшем бытии развертывания тех духовных возможностей человека из народа, какие в своей всемирно-исторической значимости предстали в «Тихом Доне» – прежде всего через Григория – как подлинный идеал и масштаб человека.

Какие-либо завершающие или окончательные суждения о смысле трагического в творчестве величайшего художника лишены практического смысла. Перед нами тот самый эстетический феномен, который бесконечен в своем содержании и открыт для постижения будущими временами и культурами. В этом отношении он встал вровень с величайшими трагическими фигурами мировой литературы – от Прометея до Гамлета. А сам этот трагизм, воплощенный прежде всего в бессмертной фигуре Григория Мелехова, как точно писали Л. Ершов и И. Кузьмичев, «подобно Гамлету и другим величайшим трагедийным героям, останется надолго, если не навсегда, неразгаданной тайной мятежного человеческого духа. Его значение выходит за сословные (казачество), классовые (крестьянство) и даже национальные границы и обретает общечеловеческий смысл. Мелехов – это, говоря словами Достоевского, «универсум в свернутом и малом виде», рожденный русской революцией и явивший миру свою, особую правду» [16, 149].

Полнота человеческой индивидуальности, воплощенная в Григории Мелехове, разомкнута по отношению к судьбе народа. И высота трагизма этого характера может быть понята лишь как проекция и отражение исторического развития народа. Воссоздавая трагическую судьбу Григория, Шолохов как бы нарушает привычную канву осуществления трагического в искусстве. Жизнь героя не завершена на страницах романа смертью, гибелью, что с античности считалось главным атрибутом трагического. В силу этого и жизнь его не получает того итога, который расставляет окончательно в ней все акценты. Бытие героя не завершено, и трагизм (несомненный, мощно эпический) получает несколько иной характер, чем это воплощалось в прежних примерах трагического искусства – у Эсхила, Софокла, Шекспира, Расина. Надо сказать, что и в других произведениях писателя смерть «не задевает своим крылом» многих главных героев (Разметнова, Соколова, Звягинцева), хотя они окружены целой чередой смертей и гибели людей.