* * *

Нельзя не сказать, что в общем понимании смысла трагического у Шолохова сосредоточенность внимания на Григории Мелехове имеет свое логико-философское обоснование. Это соответствует той развившейся особенности анализа «трагического модуса» в литературе XX века, которая, по сути, стала ведущей в искусствознании. Смысл ее: трагическое – в человеке, в его судьбе, в его бытии. Отсюда и распространение концепций «трагедии отщепенства», «трагедии исторического заблуждения» по отношению к Григорию Мелехову. Эти концепции, формулировавшиеся с большей или меньшей степенью отчетливости в советском литературоведении, выводили за рамки анализа «свободную волю» шолоховского трагического субъекта и уменьшали потенциал трагического начала в шолоховском тексте. Ни идея «исторического заблуждения», появившаяся сразу после завершения романа-эпопеи, ни тем более идея «отщепенства», которая ни эстетически, ни морально неприменима к характеристике Григория Мелехова, не вычленяли истинного содержания трагического конфликта и, соответственно, трагического характера главного героя «Тихого Дона», поскольку убирали из сферы анализа необходимую «трагическую предопределенность» всего, что происходит с героем по е г о воле и в соответствии с убеждениями и жизненными ценностями, которые он исповедует.

Обладая необходимой для такого рода трагических ситуаций универсальностью, Григорий несет в себе воплощение конфликта еще большей трагической силы – через него ставится вопрос о бытии и небытии всего народа, об отказе от ценностей, противоположных трагическим обстоятельствам жизни. Череда смертей и трагических конфликтов во всех шолоховских произведениях, но прежде всего в «Тихом Доне», прямо ставит вопрос о выживаемости нации, о том пределе, за которым кончается ее существование и прекращаются всякие разговоры о трагическом как не имеющие никакого смысла при исчезновении самого «материала» жизни.

Поэтому вопрос о трагическом начале в мимесисе Шолохова – это вопрос о возможности существования народного целого не только как «нераскалываемой целостности» и универсальном единстве, но о существовании этого целого в принципе. Шолохов дает позитивный ответ на столь резко и принципиально поставленный им самим вопрос – быть или не быть народу, а если – быть, то с каким жизненным содержанием и в каком виде? Он считает, что народ обнаруживает в себе силы для преодоления трагической ситуации невиданной силы. Но это не проходит бесследно для души и сознания народа. «Присыпанные пеплом смертной тоски» глаза Андрея Соколова в рассказе «Судьба человека» и есть концентрированное выражение отношения народа к трагической ситуации другой войны, но опять-таки поставившей вопрос о существовании всего народа. Этот трагизм не снимается у Шолохова никакими привносимыми обстоятельствами, поскольку именно трагизм является главным и определяющим modus vivendi для всего народа.