Эстетически возможна ситуация, когда субъектно-объектная структура какой-либо одной стороны, одной грани художественного мира, например, прекрасного, возвышенного, комического и др. переносится на принципиальные, мировоззренческие особенности данного мимесиса. Такая подмена приводит к серьезной путанице, Именно она подталкивала часть критиков 30-х годов к выводам, в которых утверждалось, что Шолохов «не наш» писатель, ибо он изображает объективно «белое движение изнутри». Да и исторически недавно у И. Лежнева и Л. Якименко, а если обратиться к точке зрения В.Литвинова, то и до сегодняшнего дня, трагическая вина Григория как «отщепенца» соотносилась больше с политическим моментом создания научного труда и с догматическими воззрениями самих авторов, чем с объективным содержанием характера героя.

Поэтому вся аксиологическая сторона эстетических категорий, наличествующих в художественном мире Шолохова, может быть изъяснена, исходя из общего понимания писателем народа как расколотой и собираемой целостности в эпоху революции и гражданской войны.

Исследование смысла категории трагического у Шолохова вне учета этого глобального принципа понимания и изображения бытия народа лишено всяких перспектив, ибо в зависимости от подбора определенных ситуаций из «Тихого Дона» не только Григорий, но и Пантелей Прокофьевич, и Ильинична могут быть напрямую соотнесены с инородными вкраплениями в тело народа.

Шолохов, забирая в своих героях несколько пластов их бытийных состояний, предельно свободно обращается с, казалось бы, определенно маркированными в аксиологическом смысле деталями внешнего облика, бытового поведения персонажей и т.д. Глубинная соотнесенность с мировоззренческими постулатами у Шолохова начинается в изображении человека (да и всей жизни) там, где герой вступает в область принципиально существенных вопросов, в ту сферу, где решается судьба народа, где определяется путь по «стягиванию» разъединенного в целое, расколотого – в единое, где требуется цемент народной правды о жизни всего народа и каждого человека из его числа.

Здесь каждое слово и самого автора, и – в первую очередь – героя становится бесценным, весомым, оно начинает сливаться со словом самого народа, природы, истории. Здесь получает законченное и полное выражение каждая грань эстетического целого – от ужасного до комического, именно здесь проявляется то художественное знание о трагичности бытия человека без изображения его гибели.

Сущность трагического у Шолохова не может быть сведена к какому-либо одному суждению, одной логической конструкции. Многообразие поднятых социальными разломами ХХ века проблем – общественных и гуманитарных, классовых и общечеловеческих, психологических, философских, даже обрядово-культурных, чисто бытовых – во многих ситуациях порождали свои трагические конфликты. Это трагические конфликты разной значимости, разного художественного потенциала, но в русской литературе советского периода в своей совокупности, вероятно, только у Шолохова выступили именно как «единство в многообразии», т.е. диалектически, воссоздав величественную и трагическую одновременно жизнь народа в революционную эпоху.