Нельзя вместе с тем не заметить, что определенное «катарсическое» воздействие оказывает на читателя каждое незаурядное произведение искусства, и тем более произведение, которое взялось воссоздать «время, вывихнувшее свой сустав». Как мы могли убедиться выше, эстетика преимущественное внимание обращала именно на изменения, происходящие в психике воспринимающего субъекта, ибо она в первую очередь претерпевает в себе наиболее разительные и серьезные метаморфозы. Но если какой-либо определенный художественный текст, какое-либо явление искусства вызывает «катарсическую» реакцию как универсальную – т.е. порождающуюся у абсолютного большинства читателей и зрителей, то мы вправе рассуждать об объективных закономерностях данного текста в аспекте явления катарсиса. Нельзя не согласиться с замечанием Д. Лукача, что неверно, когда «в эстетической литературе эту категорию в том виде, как она фактически и была изложена Аристотелем, обычно применяют исключительно к трагедии, к чувствам страха и сострадания. Напротив, мы убеждены, что понятие катарсиса намного шире. Как и любая эстетическая категория, оно пришло сначала не из искусства в жизнь, а из жизни в искусство. Катарсис был и остается непреходящим моментом общественной жизни…» [11, 420]

Беря поначалу самый общий ракурс проблемы, обратимся к «Эстетике» Гегеля. Он писал: «Проникая в глубину сверхчувственного мира, мысль сначала противопоставляет его непосредственному сознанию и наличному ощущению как нечто потустороннее; именно свобода мыслящего познания высвобождается из-под власти посюстороннего, носящего название чувственной действительности и конечности. Но этот разрыв с посюсторонним, эту рану, которую дух наносит себе в своем поступательном движении, он сам же и лечит; он порождает из самого себя произведения искусства как первое посредующее звено, примиряющее явления только внешние, чувственные, преходящие с чистой мыслью, природу и конечную действительность с бесконечной свободой постигающего мышления» [12, 14].

Рассуждая вслед за Гегелем, трудно не согласиться с той идеей, что всякое произведение искусства есть стремление человеческого сознания преодолеть ограниченность и конечность наличного бытия, воссоздать в своем духовном усилии бесконечность истины и свободы в понимании жизни. По Гегелю всякое произведение искусства есть только первая попытка человека примирить бесконечность постигающего сознания и ограниченность данного ему бытия. Или, иначе говоря, в своем усилии человеческое сознание способно воссоздать в художественном произведении целостность бытия именно как целостность, снимая ограниченность конечных жизненных представлений и ощущений каждого субъекта.