В начале сентября я впервые попала в операционную, куда сопроводила Салму, которая медленно шла на поправку. Ей предстояло очередное переливание крови, чтобы вывести из организма токсины, но некоторые врачи опасались, что у нее рак. Процедуру проводил профессор Утцаль, ассистировал доктор Калимбах[153]. Профессор Утцаль, семидесятидвухлетний старик, член Академии наук и личный врач Сталина, был арестован в 1937 году. Его обвинили в участии в «заговоре врачей», отравивших Максима Горького и его сына[154]. Получив десять лет лагерей, Утцаль, в конце своего лагерного срока должен был оставаться под надзором МГБ. В 1949 году его отыскали в Вятлаге и привезли в Москву, чтобы он прооперировал пациента в маске, имя которого от него держали в тайне. Очевидно, это была какая-то важная шишка, так как после возвращения ему заменили пожизненную ссылку на пять лет, но он уже не хотел уезжать из Вятлага и в январе 1955 года еще там оставался.

Доктор Калимбах был намного моложе, ему было не более тридцати пяти лет. Он проживал в Вятлаге вместе со своими ссыльными родителями, этническими немцами.

Доктор Литвинов несколько раз ходатайствовал о моем переводе в детское отделение, но до тех пор, пока Салма не окрепла настолько, чтобы вернуться к работе, об этом не могло быть и речи.

По вечерам, когда у меня появлялось немного свободного времени, я заходила к инженеру Маевскому. Из наших бесед с ним я узнала, что его брат был крупной фигурой советской авиационной промышленности. Мы беседовали о Париже, о котором он сохранил прекрасные воспоминания. К нам часто присоединялась Римма, и во время наших чаепитий у нас возникало иллюзорное ощущение свободы, мы чувствовали себя как дома. Этим посиделкам суждено было скоро закончиться – лагерное начальство получило из Москвы распоряжение отделять мужчин от женщин, оно распространялось не только на заключенных, но и на медперсонал.

5 октября Салма заступила на работу, а меня по распоряжению доктора Литвинова назначили на работу в Дом младенца. Литвинову, уроженцу Ростова, было сорок лет, на воле у него остались жена и шестилетняя дочь. В 1941 году он попал в плен к немцам и всю войну проработал в немецких госпиталях. Из плена его освободили советские войска, но в 1950 году он был арестован МГБ и приговорен к двадцати пяти годам лагерей за сотрудничество с врагом.

В Доме младенца я обрела новых подруг – Елену Корликову и Нину Смирнову. Елена была привлекательной двадцатипятилетней женщиной, уроженкой Львова, вышедшей замуж за эмгэбэшника, служившего в советских оккупационных войсках в Германии. Она с трудом выносила советский режим во Львове и совершила ошибку, признавшись в этом своей подруге. Та тут же донесла властям, что Корликова только и мечтает о том, чтобы уехать из СССР. Елену немедленно арестовали и дали десять лет лагерей. Ее муж отказался с ней разводиться, тогда его уволили из органов и исключили из партии. Чтобы выжить, он устроился простым рабочим на стройку, а свой очередной отпуск использовал для того, чтобы ездить с маленькой дочкой на свидания с женой. Елена работала в детской больнице, которой заведовал профессор Неманис.