Римма получила письмо от своей дочери Беллы Слуцкой, писавшей, что ей разрешили жить в Москве у тетки. Ее дочь ходила на Лубянку, чтобы навести справки о брате Борисе, но там ей дали понять, что ее освобождение не дает ей права в полной мере пользоваться свободами обычных граждан и что для нее будет лучше, если она прекратит попытки выяснить его судьбу.

Я тоже получила письмо – от бывшей солагерницы Веры Наумовны. Она вернулась в Ленинград; за это время ее муж повторно женился, но она сумела забрать свою дочь из детдома, куда ее сдал родной отец. Она поклялась высказать ему все, что о нем думает, когда с ним встретится. Но сейчас она была бесконечно счастлива оттого, что нашла дочку, и намеревалась переехать из Ленинграда в другой город для поисков работы.

Слухи об амнистии утихли, наши надежды стали ослабевать, и жизнь вернулась в привычную колею. Составы с заключенными по-прежнему продолжали прибывать, и мы спрашивали себя, может ли вообще что-то измениться в этом проклятом режиме? В подтверждение наших худших опасений в лагерях резко увеличилась преступность, и к нам стало поступать все больше обезглавленных трупов. Пытаясь остановить эту бойню, Москва объявила, что преступники будут уничтожаться на месте без суда и следствия.

В мае нас покинул главврач Замбахидзе. Реабилитированный, со снятой 39-й статьей в паспорте, он смог вернуться в родную Грузию. Его заменил доктор Калимбах. Вскоре новый главврач попросил меня уведомить мамаш, что их дети ко времени следующего грудного кормления будут переведены в свободную зону вместе с персоналом. Эта зона, находящаяся в трехстах метрах от лазарета, называлась «свободной», потому что не была обнесена колючей проволокой и в ней обитали вольнонаемные работники Вятлага. Перед каждым зданием был разбит палисадник с цветами, но ни в одном из этих строений не было центрального отопления, водопровода и, соответственно, ванной комнаты. Теперь мы выходили из лагеря в одно время с теми, кто ходил работать на стройку. Два конвоира выводили нас попарно в свободную зону, а сержант, сидевший на вахте, проверял наши пропуска, выданные опером и заверенные начальником управления Вятлага. Детской больницей заведовал профессор Неманис (политзэк), его ассистенткой была вольный доктор Анна Иванова. Дневными медсестрами были Анна Калинина (вольная) и Елена Корликова (заключенная), обязанности ночной медсестры выполняла уголовница Люба Климова. В больнице было три отделения. Я работала в первом отделении под начальством доктора Шабельской, моими коллегами были Нина Кочина и Нина Смирнова. Кормящие матери жили в лазарете 4-го лагпункта, и каждые три часа конвоиры на двадцать минут приводили их к детям. Доктора Антуанетту Шабельскую недолюбливали, но ко мне она относилась неизменно дружелюбно и благожелательно. Ей было пятьдесят лет, в юности она, очевидно, была красавицей. До ареста она вместе с мужем, тоже медиком, работала в Ленинграде. Оба были арестованы в 1937 году. Ее как «врага народа» приговорили к восьми годам лагерей. Два года она провела в Карагандинском лагере в Центральной Азии. В 1939 году ее отправили в Вятлаг. Она отбыла свой срок и осталась здесь из-за запрета на проживание в определенных населенных пунктах[158].