В октябре мы увидели первые результаты указа о досрочном освобождении тех, кто перевыполнял норму. По правде говоря, он в основном касался лишь тех заключенных, кому оставалось всего несколько месяцев до освобождения. Что касается зэков, осужденных на десять, пятнадцать или двадцать пять лет, то они не считали себя достаточно самоотверженными, чтобы надрываться на работе, когда впереди были такие большие сроки. Получившие освобождение политические отправлялись, в зависимости от своих статей, либо домой к семьям, либо в ссылку на север Казахстана. Семьи тяжело больных инвалидов получили разрешение забирать своих родственников из лагеря. Салма, несмотря на то что уже получила освобождение, пока не уезжала. Мы уже давно ни от кого не получали весточек, и мать Беллы Слуцкой находилась в дурном расположении духа, волнуясь о судьбе дочери. Неужели у нас никогда не будет минуты покоя? В довершение ко всему мы боялись восстания заключенных, и лагерная охрана не скрывала от нас, что, если это произойдет, они не станут вмешиваться – кому охота погибать? Однажды ночью заключенные до полусмерти избили сторожиху, охранявшую барак, где хранилась наша рабочая одежда, а сам барак подожгли. Пожарные не осмелились войти внутрь и тушили огонь только снаружи.

На следующий день я сама оказалась на волоске от смерти. Одна мамаша, у которой не было молока, вместо того чтобы сказать об этом мне, пришла на кормление с бутылочкой, спрятанной под одеждой, но, как только она вышла, ее ребенка вырвало. У младенца развивалась диспепсия, и его необходимо было срочно госпитализировать. Узнав, что ее ребенок в больнице, юная мамаша принялась меня оскорблять и схватила табуретку, чтобы раскроить мне череп. К счастью, другие мамаши скрутили ее и заставили извиниться передо мной. Этой несчастной было всего шестнадцать лет, и ее выходку легко понять: когда у матери кончается молоко, ее отправляют обратно на работу, а ребенка зачастую переводят в другой лазарет. Эта несовершеннолетняя дура могла бы вспомнить, что я всегда старалась давать ей дополнительное молоко, доставшееся от других кормящих матерей, и она никогда от него не отказывалась. К слову, врачи были в курсе моих уловок и никогда против них не возражали.

В ноябре ситуация стала невыносимой. Заключенные фактически превратились в хозяев. Особенную ненависть у них вызывали их бывшие солагерники, которые, освободившись, работали на МВД. Муж одной из наших вольных медсестер, бывший зэк, возглавлял КВЧ сельхоза № 4. Как-то, когда он возвращался с заседания, на него напали, сорвали одежду и в бессознательном состоянии бросили на рельсы. Его обнаружил военный патруль, делавший обход перед прохождением поезда. Выйти вечером на улицу, не рискуя при этом жизнью, стало практически невозможно. Бывшие охранники, начальники учетно-распределительных отделов, бригадиры, прорабы, закончившие свой рабочий день, могли пройти из Вятлага до станции Фосфоритная только в сопровождении военных. Если кому-то и удавалось сбежать от своих врагов, гнев обрушивался на его родственников. Так, некоторое время назад мать одного из освободившихся заключенных была убита на кухне за долги сына. Все дрожали от страха.